Развод на новый год (СИ) - Тэсс Лена

Он в привычном жесте закидывает руку за затылок, но не может схватиться за волосы, потому что вместо прически там короткий ежик, оголяющий шрам. Все это время Максим старался поворачиваться ко мне другой “здоровой” стороной лица. Но сейчас ему все равно. Он крутит головой в сторону, будто пытается осмыслить увиденное. Будто не верит до сих пор.

- Ты идиотка или притворяешься? - Я вздрагиваю, когда Титов наклоняет лицо к моему. Теперь нас разделяет несколько сантиметров, а мою кожу опаляет жар его дыхания. Я даже не успеваю обидеться, потому что в следующую секунду Макс добавляет: - Если бы не предвыборная кампания, Исмаилов бы тебя давно грохнул и обставил все за несчастный случай. Ты это понимаешь?

- Я не смогу бросить своего клиента, ей нужна помощь. - Упрямо повторяю я. - И я доведу дело до конца.

- Хорошо. Возможно у тебя тяга к суициду, которую я раньше не замечал. Хочешь эффектно умереть, пожалуйста. Ты свои решения сама принимаешь! Наш мальчик, ты о нем думаешь вообще?!

- Каждый день, Титов! Каждый Божий день я думаю о своем сыне! - В ответ я перехожу на крик, такой громкий, что сама пугаюсь.

Отлично, полчаса с бывшим мужем расшатывают мои нервы напрочь! Титов с осуждением смотрит на меня, потом переводит взгляд на дверь, за которой коридор и детская комната. Черт! И как это у Макса получается контролировать себя? Я вот едва балансирую на грани и хочу плакать, орать, бить посуду.

- Успокойся.

О нет, от этих слов меня накрывает еще сильнее. Я трясусь и не сразу замечаю, как мне протягивают стакан с водой. Клацаю зубами по стеклу не в состоянии сделать даже глотка. Если Макс не драматизирует, если не пытается набить себе цену и запугать меня, то все очень и очень плохо.

- Сегодня же я найду для Степана охрану, - уже спокойно продолжает Титов. - Ты отказываешься от дела. Мое присутствие здесь тогда тоже теряет смысл. По хер, что там с этими Исмаиловыми, пускай делают что хотят. Когда шумиха немного уляжется, я перевезу вас с сыном в Москву.

- Этого не будет, - шиплю я в ответ.

Титов равнодушно жмет плечами.

- Ладно, тогда я переезжаю сюда. У тебя на этаже четыре квартиры, уверен, одну из них мне обязательно продадут.

- Не мечтай. Никто в нашем доме не планирует съезжать.

- О, милая, за те деньги, которые я готов предложить, твои соседи в очередь встанут, лишь бы продать мне свою квартиру. - Макс хмурится и продолжает другим, совершенно “домашним” голосом. - Сонь, свари, пожалуйста, кофе, - ловит мой взгляд и добавляет тихо: - очень надо.

Я жму плечами. Встаю со своего места, достаю из ящика турку и пакет с перемолотыми зернами арабики:

- Тебе надо, ты и вари. Сахар на столе, сливки в холодильнике.

Титов не ведется на провокацию. Он сосредоточенно готовит напиток, игнорируя и мое молчание и возню за стенкой. Очевидно, Степан сбежал из комнаты и теперь устроился на диване под мультики. Я узнаю знакомую мелодию из Простоквашино, и качаю ногой в такт.

Если не знать обстоятельств, то картина выходит действительно семейная. Сын в зале смотрит детский фильм, я сижу за столом перед вазой с любимыми конфетами, муж (пускай и бывший) варит кофе. Идиллия. Но как в анекдоте: есть один нюанс.

Я замечаю, что Макс успокоился и взял себя в руки. Потому что он снова контролирует свои движения и держится ко мне правой стороной. Ему это мешает, но он делает вид, что именно так и надо.

За минуты его помутнения я во всех деталях успела разглядеть шрам. Шрамы. В ресторане было достаточно темно, чтобы увидеть их во всей неприглядной и уродливой “красоте”. Ни на лице, на на голове Максу не стали делать пластику, чтобы сгладить швы и попытаться минимизировать урон. Брутальность? Теперь он больше походил не на лощеного московского денди, а на заправского бандита из девяностых с боевыми шрамами и отметинами. Меня снова одолевало необъяснимое желание прикоснуться к этим рубцами пальцами, будто если я почувствую неровные края, их глубину, извилистый рисунок, то мне перейдет тайное знание о том, как Титов их получил.

Вероятно история была такой же уродливой как и они сами. Черной и злой, лишенной героической составляющей. И все же я хотела знать все подробности и обязательно спрошу о них, но не у сурового мужчины напротив, а у его старшего брата, если подвернется удобный случай.

Мысли разбиваются о фарфоровые стенки чашки, которую Макс ставит передо мной. Делаю первый глоток и киваю: именно так, как я люблю. Но горячий напиток не способен растопить глыбу обид между нами, это не решение наших проблем, так, короткое перемирие.

Я сижу за столом, Титов стоит, облокотившись о холодильник и даже на меня не смотрит.

- Просто прими, что теперь я вернусь в твою жизнь. Я не претендую на тебя, на твою работу, на твое время, но ты не можешь мне запретить видеться с сыном.

- А если я исчезну снова?

- Я тебя найду. И больше ты меня не остановишь, ведь теперь я знаю, что потерял.

- И как к этому отнесется Люба?

Он замирает на минуту и сверлит меня насмешливым взглядом. Разве я сказала что-то смешное? Откуда это неуместное высокомерие?

- Ее это не касается.

Я отставляю в сторону чашку и с подозрением смотрю на Титова. Он такой спокойный, как будто подсыпал себе в кофе транквилизаторов. Меня же колотит в припадке, приходится приложить усилие, чтобы снова не сорваться на крик.

- Заживем дружной шведской семьей, да, Макс?! Ты, я и Люба. Мой ребенок и ваш. По четным ты проводишь время с моим сыном, по нечетным со своим.

Макс в один глоток допивает кофе и относит чашку в раковину, чтобы вымыть. Из-за воды я не сразу слышу его голос:

- Нет никакого моего сына, Соня. И моей дочери тоже нет. До сегодняшнего дня у меня вообще не было детей.

Глава 16

Макс.

Шесть лет назад…

Я не сдох только благодаря ее фотографиям. Не тем в рамках, которые Соня развесила над столом нашей новой квартиры. Их я знал наизусть и по памяти мог сказать, сколько роз было в свадебном букете моей молодой жены. Семнадцать белых бутонов, скромное платье в пол и серьезный, острый взгляд со снимка прямо на меня. Прямо в душу.

Рамка с фото стояла у меня на рабочем столе и весь день я мог смотреть на нее.

А ночью, перед сном открывал другие. Те, что Соня загружала на свою страницу.

Это было похоже не то на дневник, не то на диалог со мной. Иногда я даже отвечал. Не писал ей, но говорил с телефоном, будто передо мной моя жена.

Чашка кофе в лучах предрассветного солнца. Обшарпанная деревянная дверь какого-то дома. Обои. Вывеска парикмахерской. Обрезанные волосы на кафельном полу. Еда. Много разной красивой еды в эстетичных тарелочках. В инстаграмме такие фото принято пролистывать, я же с вниманием изучал каждую, чтобы понять: что она ест, где бывает, чем живет.

Там было все кроме главного - Сониного лица. Меня ломало, выкручивало до хруста костей от того, как сильно я хотел ее увидеть. Прижать, услышать дыхание на своем плече, почувствовать запах ее волос - карамельный, очень теплый, мой.

Я силой заставлял себя не трогать телефон до вечера, иначе мог залипнуть на несколько часов разглядывая все, что окружало мою жену. Все было мне странным и новым. Я прожил с Софьей больше десяти лет, но впервые шел не впереди нее, и даже не рядом, а отставал на несколько шагов, так, чтобы увидеть мир ее глазами. И мир этот был восхитительно прекрасным, потому моя жена умела находить во всем свое волшебство.

Соня держала свое слово. Не меняла номер и не пряталась.

Я держал свое: наблюдал за нею издали, не смея тревожить. Не звонил. Не писал. Ждал.

Наш контакт состоялся однажды, когда я перевел на ее счет деньги. Половину рыночной стоимости нашей фирмы. Я ждал, что она вернет их обратно. Я ждал, что позвонит первой и скажет что-то колкое и язвительное. Но я не был готов к тишине, последовавшей за этим.