Любовь, которую ты вспомнишь (СИ) - Сивая Рина

Я не терпел, когда со мной не соглашались. Я поступал так, как я считал нужным, но не гнушался попросить совета или стороннего взгляда на проблему, даже если это был банальный выбор блюда для ужина. Мне не нравились мелодрамы, но я любил смотреть боевики. Не выносил нудных разговоров, но мог до утра разговаривать о том, что было мне интересно. Я не принимал чужую помощь, если чувствовал, что мог справиться сам. И не позволял никому собой помыкать.

Так как при таких условиях я мог жениться на откровенной манипуляторше, какой мать выставляла Анну? Очевидно, что никак. А это наталкивало на вполне очевидный вывод: мама мне врала.

С тех пор общаться с ней мне стало сложно. Я не мог обвинить мать во лжи, но постоянно чувствовал неискренность и сомнения. Мама обижалась, подговаривала сестер, заявлялась без предупреждения. Мне не хотелось ставить под сомнение каждое ее слово, но именно так и происходило. Поэтому я свел встречи к минимуму и старался не общаться больше необходимого даже по телефону.

Думал, от этого мне станет легче, и так оно и произошло. Но все равно, возвращаясь вечерами домой после очередного трудного дня, где я учился заново руководить огромной корпорацией, доставшейся от умершего отца, я все острее чувствовал одиночество. Иной раз, подъезжая к вилле, я был уверен, что сейчас дверь распахнется, и мне навстречу выйдет… кто? Жена?

Я никогда не делился этими мыслями даже с Хави, но периодически меня накрывало чем-то вроде дежавю. Когда я замирал в гардеробной перед рубашками, мне казалось, что сейчас сзади меня обнимут тонкие руки, а после в сторону отодвинут вешалку с одеждой, которую мне стоит надеть.

Когда я работал в гостиной и откидывался на спинку дивана, расстегивая рубашку, ощущение, что в следующий момент мои плечи разомнут нежным массажем, походило на наваждение.

Когда во сне я ворочался, то непроизвольно искал кого-то на другой половине кровати, а в итоге просыпался, прижимая к себе подушку.

В те времена я много раз перелистывал список контактов, пытаясь найти хоть один номер, записанный как «любимая», «жена» или «Ана», но не находил. Ни одной переписки. Ни одного сообщения или звонка. Как так получилось?

Не хотелось верить, что в моем телефоне кто-то покопался, но иного вывода не оставалось. И это был точно не Хавьер – когда я попросил у него номер Анны Солер, он искренне удивился.

Я часто открывал пустую переписку и подолгу сидел над полем для сообщения. Мне хотелось написать, но я не знал, что. А еще хуже, я не понимал, зачем мне это. Я не знал эту женщину – новый я. Все, что у меня было, это диаметрально противоположные рассказы матери и брата, в которых одна Ана меня использовала, а другая – любила до гроба. Сердце хотело верить в последнее, прагматизм склонялся к первому, а здравый смысл старался держаться где-то посередине. Но его бесило желание написать незнакомке, которая от нас отказалась.

Я помнил объяснение Хави, но все равно не понимал, как женщина, которая любила, могла оставить собственного мужа в таких обстоятельствах. Что могло произойти между нами, что она сбежала? Кто был виноват – я или она? Должно же быть какое-то разумное объяснение.

Я очень хотел его потребовать. Набирал, стирал, набирал снова. Зависал над кнопкой «отправить». А потом откидывал телефон подальше, злясь на себя и на ту, что сводила меня с ума, и невольно прокручивал на руке браслет, который носил, не снимая.

Если я ей не был нужен, зачем пытаться что-то выяснить?

Я выбросил жену из своей головы так же, как она выбросила меня из своей жизни. Собрал все фотографии, развешенные по дому, в большую коробку и отнес в дальний угол гаража. Я запретил себе сомневаться, но все равно, оставаясь дома в одиночестве, я остро чувствовал, как мне чего-то не достает.

Кого-то не достает.

Это как жить с призраком, которого ты не видел, не слышал и не знал, но чувствовал на каком-то энергетическом уровне. Ты мог сидеть за столом и обедать, и вдруг ощутить, как сзади тебя кто-то прошел, словно невзначай дотронувшись до плеча. Мог спать и понимать, что вот сейчас другой край кровати прогнется под тяжестью чужого тела. Мог забывать ключи и стоять перед машиной добрых пять минут в ожидании, что кто-то тебе их вынесет.

Это выматывало. Я всерьез обеспокоился, что начал сходить с ума от этих фантомных то ли воспоминаний, то ли видений. У меня не было времени с этим разбираться, поэтому я просто перебрался из дома в городскую квартиру. А там меня отпустило.

На виллу я больше не возвращался. Мог провести там ночь, если мотался по делам где-то по пригороду. Мог устроить там барбекю с Хави или покататься на пришвартованной на личном пирсе яхте. Сутки, не больше, чтобы призраки потерянного прошлого не возвращались.

А потом появилась Елена – первая женщина, рядом с которой не возникло ощущения, что все это уже было. С ней и чувства, и разум сходились во мнениях. Сначала мы пересеклись несколько раз по работе, потом я переманил ее к себе в фирму. В какой момент профессиональный интерес перерос в личный? Я не знал. Но мы были вместе уже почти три года. Работали вместе, жили вместе. И да, планы на будущее мы тоже строили вместе.

Но если для меня в них входили совместный отдых где-то на островах или поход в гости к общим друзьям, то Елена мыслила масштабнее.

Разумом я ее понимал: проведя рядом с мужчиной столько времени, логично ждать от него каких-то более серьезных шагов по узакониванию отношений. Но мне было хорошо и так. Зачем что-то менять, если все устраивает? Елена была для меня хорошим партнером: с ней можно было поговорить или помолчать, она не выносила мозг, не возмущалась, если я задерживался на работе или вовсе не приходил ночевать. Ее не интересовали мои увлечения, но она и свои навязать не пыталась. Ей не нужны были мои деньги.

Но ей нужен был я в качестве мужа, и последнее время она все чаще стала об этом говорить. А я снова оказался в том конфликте разумного и чувственного, когда одно не против, а второе идет в яростный отказ.

Мне не нравилось что-то не понимать, особенно в самом себе. Мне казалось, что за пять лет я успел достаточно узнать себя и примириться с какими-то моментами, особенно после того, как покинул виллу. Но нет, это состояние беспомощности возвращалось каждый раз, как я думал о Мартинез в качестве своей жены.

О том, что я женат, Елена узнала сама. Она не скандалила, просто пришла и, сев по-деловому напротив, попросила объяснений. Я рассказал, как знал: что я не помню своей жены, а та решила, что потерявший память муж ей не нужен.

– Значит, и она тебе не нужна? – спросила тогда Елена.

Я не смог ответить.

В тот раз я заставил себя поступить по уму. Ведь это разумно, расторгнуть брак с той, о ком ты не знаешь ничего? Боже, я ведь даже не видел ее, не считая фотографий! Не разговаривал ни разу в своей «новой» жизни. Зачем мне этот старый лишний груз?

Елена предлагала расторгнуть брак так, не поставив никого в известность. Мол, знала людей, кто за определенную сумму может провернуть, будто моя жена «пропала без вести в своей России». Но тогда чувственное прорвалось наружу.

Мне хотелось хоть раз с ней встретиться, с женщиной, которая носила мою фамилию. Посмотреть в ее глаза и узнать, что именно сподвигло ее исчезнуть. Я даже спрашивать ничего не собирался, просто хотел попросить развода. Пять лет прошло! Не сомневался нисколько, что для Анны Солер наш брак тоже остался в прошлом.

Выяснил все сам, не обращаясь к брату, хотя знал, что последнее время он поддерживает связь с моей женой. Купил билет, прилетел, правда, рейс задержали, поэтому в Екатеринбурге я оказался значительно позже ожидаемого. В офисе, куда я приехал, мне сообщили, что Анна Солер уже ушла. Но дали адрес, где она должна была быть.

Какой-то ресторан. Девушка-хостес, попросившая меня подождать. Проход в явно забронированный подо что-то зал.

Я заметил ее сразу. Не знаю, как и почему, но стоило только пробежаться глазами по гостям, как взгляд сразу же прилип к фигуре в темно-синем брючном костюме. Она стояла спиной, но я точно знал, что это она.