Любовь моя, Анайя - Миллер Ксандер

— Где окна Надин? — поинтересовалась Анайя.

— На третьем этаже справа, — ответил Тессьер.

Девушка устремила взгляд на балкон с затейливой чугунной решеткой.

Через пять дней, второго сентября, девушки переехали из дома в Жювана в квартиру на улице Монсеньора Гийу.

3

Появившись на Черной горе со своей лопатой и сменными рубашками, Зо тут же вызвал недовольство тонтона Озьяса. Молодой человек быстро нашел работу в бригаде по расчистке территории, и Озьяс принялся наблюдать в бинокль, как рабочие решительно вырубают лес на его склоне.

— Как пить дать, освобождают место для очередных незаконных трущоб, — пробормотал старик себе под нос. А потом педантично подсчитал размеренные удары тупого мачете, которым Зо без роздыха расправлялся с молодым манго. — Если я не найду ему другого занятия, он уничтожит все деревья на острове.

Старик снял с крюка костыль и, обогнув холм, направился к месту новой незаконной стройки, где трудился Зо.

— Эй ты, siklòn [85], — сказал старик. — Что нужно сделать, чтобы заставить тебя остановиться?

Зо обдумал это предложение.

— Меня еще никто не просил остановиться, — сказал он. — Полагаю, мне нужна постоянная работа с гарантированной оплатой.

Так Озьяс предложил ему и то и другое плюс крышу над головой.

— Только затем, чтобы держать тебя подальше от деревьев, — заявил он.

На Озьясе были шорты, и Зо увидел, что перед ним калека. Правая нога ниже колена у того была ампутирована, и при разговоре он размахивал культей. Будучи одноногим, Озьяс тем не менее ловко управлялся с костылем, и Зо пришлось поторапливаться, чтобы не отстать. Он был поражен, увидев, как старик перемахнул через овраг в четыре фута шириной и двумя элегантными скачками одолел лестничный марш.

— До того как тут возникли bidonvil [86] и убежище для оборванцев и преступников, — сказал Озьяс, — до того как вы забросали мусором мой задний двор и стали мочиться в ручей, из которого мы пьем, это место было настоящим раем. С карибскими соснами выше пальм, — он указал вниз, на косогор, застроенный убогими бетонными коробками. — Там, у хижины, где живут дети без отца, находились померанцевая роща и заросли дикого маниока. В низине обитали клювачи и фламинго. Эти вот столбы изгороди увивал дикий виноград, с которым не было никакого сладу. А теперь в лесу не найти и пары деревьев, чтобы натянуть гамак.

Озьяс давно проживал на Мон-Нуа и отнюдь не бедствовал. Он владел первоклассной недвижимостью. К прекрасному виду на город и извилистую береговую линию прилагались лайм и взрослое дерево авокадо, приносившее огромные плоды. В тени деревьев обильно росли томаты. Но главное, на участке было два отдельных дома.

Тот, что поменьше, располагался на косогоре, ближе к морю. Озьяс сообщил, что построил эту холостяцкую берлогу пятьдесят лет назад. Домик был сооружен в традиционном стиле: опорные столбы из местных пород дерева, стены из клиса — переплетенных листьев кокосовой пальмы, покрытых легкой штукатуркой. Из-за того что почва на Мон-Нуа была красная, штукатурка приобрела ярко-розовую окраску и в ярких лучах послеполуденного солнца сверкала гипсовыми вкраплениями. Единственная дверь выходила на море, и Озьяс объяснил: это чтобы дышать морским бризом.

— Он будет гулять тут у тебя все лето.

Затем хозяин распахнул ставни, и мужчины осмотрели полутемный kay [87] площадью двенадцать квадратных футов, с земляным полом и кухней, расположенной на улице, у стены дома, так чтобы во время готовки можно было любоваться морем, находившимся внизу, на расстоянии тысячи восьмисот футов. Зо обнял старика и сказал, что это все, что ему нужно, чтобы начать жизнь.

— А как насчет работы? — спросил Озьяс. — Ты даже не поинтересовался жалованьем.

— Ну и какое у меня будет жалованье?

— Нищенское, — ответил старик. — Разве только проявишь настоящее усердие.

Озьяс поведал Зо, что в прежние времена, когда вдоль бульвара Гарри Трумена швартовались американские корабли, он сколотил небольшое состояние, возя на рынок товары.

— У тебя есть грузовик? — удивился Зо.

— Для грузовика нужен бензин, мой мальчик. На какие шиши я буду его покупать?

— Тогда осел?

— Перед тобой величайший бруэтье Порт-о-Пренса. То есть я был им до того, как пришлось уйти на покой.

И Озьяс потряс своей культей.

Бруэт [88] — простейший вид наземного транспорта: плоская тележка, балансирующая на двух грузовых колесах. Бруэтье назывался человек, тащивший эту повозку при помощи одной только грубой физической силы. Озьяс называл себя «гужевой силой» и жаловался, что все, что он заработал таким образом за годы труда, — катаракты на обоих глазах и мощная голень тяжелоатлета. В качестве доказательства он продемонстрировал Зо уцелевшую ногу и дал пощупать выпуклые мышцы.

— Как ты лишился ноги? — полюбопытствовал Зо.

— Самым нелепым образом, — ответил Озьяс. — Порезался, развозя гнилые kokoye [89] по району Канапе-Вер. Я и не знал, что все так плохо. Перевязал ногу старой рубашкой, но воняло от нее адски. К тому времени, когда я добрался до клиники, было уже слишком поздно, показалась кость. Ногу отняли в благотворительной больнице, и я очнулся в палате для ампутантов, — старик прищелкнул языком. — Эта потеря положила конец моей карьере.

Озьяс всю жизнь работал на других, и кроме костыля, который достался ему в обмен на ногу, единственной его собственностью был деревянный бруэт, с которым он ездил по городу целых тридцать лет.

Тележка Озьяса десяток раз списывалась, разбиралась и переоснащалась. Неизменной ее частью оставалась железная рама, служившая каркасом. Озьяс позаимствовал ее из шасси потерпевшего аварию грузовика «форд». Потрепанные боковины кузова, соединенные на концах гвоздями, скрепляли тележку с трех сторон. Днище было сделано из толстых деревянных досок разных размеров и форм, тщательно подобранных, просверленных, стянутых латунными кольцами, а затем скрепленных вместе стальной планкой, и привинчено к колесной оси от того же аварийного грузовика ржавыми болтами, снятыми с грузового судна, десяток лет пролежавшего на мелководье.

Шасси — проходившая под днищем Н-образная рама из спаянной американской стали — было жемчужиной повозки. Днище крепилось к поперечной перекладине шасси. Перекладина была продолжена и служила колесной осью. Ширина тележки составляла шесть футов, длина — шестнадцать, площадь днища равнялась девяноста шести квадратным футам. Повозка приводилась в движение одним человеком, который тянул ее при помощи двух длинных оглобель, закрепленных у него под мышками.

Приступили к обсуждению арендной платы за прокат повозки Озьяса. Старик предложил, чтобы это был определенный процент дневной выручки, и Зо согласился. Он сказал: десять. Озьяс попросил двадцать. Сошлись на том, что первые три месяца Зо будет отдавать за аренду тележки двадцать процентов, следующие три — пятнадцать процентов, а впоследствии — десять процентов в течение всего срока действия соглашения.

Озьяс предоставил в пользование Зо несколько старых горшков и другую утварь, но тот ни разу ничего не приготовил. Кончилось тем, что оба бобыля обедали вдвоем в доме старика или устраивались на улице между двумя домами на пластиковых стульях, которые Озьяс приносил из своей столовой. Вечером, после ужина, они с Зо сидели во дворе и наблюдали, как город постепенно тает в сумерках, а в заливе загораются огоньками стоящие на якоре огромные длинные суда. И пили из жестяных кружек обжигающий черный кофе.

Озьяс фанатично относился к двум вещам: бруэту и кофе. Он покупал мешки с зелеными зернами у Дарлеза — посредника, имевшего эксклюзивный доступ на фермы в горах за Бель-Ансом, на южном побережье. Озьяс настаивал, что это лучший кофе в мире. Он бы не стал покупать сырье ни у кого другого. Старик сам обжаривал зерна в доставшемся ему по наследству медном ковшике — ровно до того момента, когда они почернеют и вспотеют. Задача Зо состояла в том, чтобы раздробить обжаренные бобы дном алюминиевой кружки, просеять получившийся порошок через москитную сетку и оставшиеся крупные частицы снова измельчить. После этого Озьяс принимался варить свой знаменитый ayisyèn bleu, гаитянский синий, — кофе черный, словно нефть.