Любовь моя, Анайя - Миллер Ксандер

Дезмонд пил холодное пиво «Престиж» из бутылки.

— Она, не сказав нам ни слова, подала заявление в училище и однажды вечером вышла к ужину с извещением о приеме.

— И что случилось? — спросила Надин.

— Последовала ужасная сцена. Папа пригрозил лишить ее содержания.

— Все было гораздо хуже, — возразила Мари-Мишлен. — Мне ли не знать. Ведь мы с Дезмондом только что поженились и жили в доме его отца. Мелетюс заявил Розалин, что в конце концов она останется без средств к существованию и заболеет туберкулезом. Он поклялся, что не даст ей ни гроша, — она бросила на мужа обвиняющий взгляд. — Разве они не должны знать, что за человек был их дедушка?

Тарелка с пирожками наполовину опустела. Мари-Мишлен отправилась спать. Анайя выпила еще немного рома, а затем стакан воды по требованию Тессьера. Судья думал, что, перед тем как приступать к занятиям, племянница пожелает обустроиться, но оказалось все наоборот. Семестр уже начался, и Анайя не хотела отставать.

В конце вечера девушки принялись вспоминать давнюю поездку в мятежную цитадель Лаферьер [80] — мощную крепость на севере страны. Дело было летом, Леконты и Тессьеры вместе выехали из Порт-о-Пренса, побывали на пляже в Лабади, остановились на ночлег в отеле в Мило. Утром посетили крепость на вершине горы. Девочки ехали верхом на ослице, кличку которой не смогли вспомнить.

— Вам было шесть и восемь лет, и вы сидели в одном седле, — сказал Тессьер. — Ослипу звали Царица Савская.

С этими словами судья оставил их, наказав идти спать. В конце концов девушки поднялись в комнату Надин и улеглись на одну кровать.

— Сколько раз мы умоляли твоего отца отпустить тебя к нам! — сказала Надин, целуя кузину в лоб. — И вот наконец ты здесь!

Надин рассказала Анайе, что большую часть прошлого учебного года жила в квартире в центре города вместе со своей одноклассницей. Это был лучший год в ее жизни. Квартира находилась недалеко от школы, и после уроков к ней в гости приходил один мальчик. Но потом, когда одноклассница наконец получила американскую визу и уехала в Нью-Йорк, судья заставил дочь вернуться домой.

— Ему была невыносима мысль, что я останусь в квартире одна, — объяснила Надин. — Но теперь ты здесь. — Девушка рассматривала приезд кузины как долгожданную возможность вернуться к самостоятельной жизни. — Папа хочет, чтобы у меня была соседка, которой он сможет доверять. К концу недели мы уже будем жить на улице Монсеньора Гийу, — пообещала она.

На следующее утро судья Тессьер спустился к завтраку в свободных кремовых брюках и персиковой рубашке. Обе девушки, уже сидевшие за столом, расхохотались, увидев его.

— Я называю это новым карибским стилем! — воскликнула Надин.

— Дочка хочет поиздеваться, — сказал Тессьер, усаживаясь за стол, — но мне даже нравится. Факт, что я самый элегантный судья во Дворце правосудия.

— Невелика заслуга, — усмехнулась Надин. — Тебе не кажется, что он похож на фруктовое мороженое?

На завтрак подали тонкий омлет, ломтики грейпфрута и горячий кофе.

Надин отправила в рот сразу половину омлета.

— Надо поторопиться, — заметила она. — Путь неблизкий, на дорогах кошмар.

После завтрака сели в машину, и шофер выехал на авеню Ламартиньер, спускавшуюся с горы в направлении моря. Надин жаловалась на вечные пробки на авеню Анри Кристофа. И проклинала светофор на перекрестке улиц Гау-Гину и 33-й Дельма́ [81]:

— Единственный светофор во всем городе — и каждое утро мы обречены на красный свет!

Она на чем свет стоит честила выбоины, велосипедистов, мототакси, торговцев кукурузным хлебом.

— Ты хуже придирчивого судьи, — заметил Тессьер, оборачиваясь к дочери с переднего сиденья. — А доводы у тебя серьезные. Трудно проделывать такой путь каждый день.

— Дважды в день, — поправила отца Надин. — Ведь приходится еще возвращаться.

Надин училась в уэслианской [82] христианской школе Карфур-Фей. Ее высадили на улице Бекассин, за собором Сен-Жерар. Она еще раз попросила отца позволить им с Анайей жить вдвоем в квартире, послала обоим воздушные поцелуи и отправилась в класс.

Тессьер сдвинул очки на нос и протер глаза.

— Видишь, что мне приходится терпеть? С тех пор как Надин узнала, что ты приедешь, она только и твердит об этой квартире. — Тессьер снова надвинул очки и посмотрел на племянницу. — Вижу, она и тебя уже обработала. Вылитая мать. Не понимаю, что такого замечательного в этой квартире. Спаленки крохотные, кондиционер сломан. Вам обеим было бы куда удобнее под крылышком у нас с Мари-Мишлен, в Жювана, — судья улыбнулся племяннице. — Но сейчас я просто счастлив, что ты с нами. Рад, что у твоего отца хватило здравого смысла позволить тебе закончить учебу здесь, в Порт-о-Пренсе.

Анайя наконец подала голос:

— Здравый смысл тут совершенно ни при чем. Венсан Леконт печется о своей репутации. Как только я сделала что-то вызвавшее у него недовольство, он тут же отослал меня к родственникам, словно я restavek [83]. Окончание учебы — только предлог.

Колесо автомобиля угодило в дорожную выбоину, и шофер резко вильнул влево.

— Видит Бог, нелегко растить дочь в этой стране, — промолвил Тессьер. — Любой мужчина способен наломать дров даже при живой жене. А в одиночку? — судья покачал головой. — Твой папа сделал все, что от него можно было ожидать в данных обстоятельствах. Ты же понимаешь, Анайя, Венсан любит тебя больше всего на свете. Он просто хочет для тебя самого лучшего. Я убежден: сделай ты хоть малейший шажок ему навстречу — и он упадет в твои объятия.

— Вот именно, дядя. Представь себе, ты совершенно прав: отец хочет, чтобы я вымаливала у него прощение. Но если я по твоему совету сделаю шаг навстречу, не собираясь при этом полностью капитулировать, это только ожесточит его.

— Ты не хочешь отказываться от своего парня?

— Я не должна, — покачала головой Анайя. — Раньше мне казалось, что я знаю о малярии все: вызывается простейшими, которые поражают эритроциты, лечится хлорохином… Но я не представляла себе, что такое лихорадка или бредовые сны. Благодаря ему я поняла, каково это — быть больным. Я раздала, наверное, тысячу таблеток альбендазола, не зная их вкуса! Тебе это не кажется странным, тонтон [84]? А он мне рассказал, что они похожи на мятные леденцы и что в детстве он был настолько беден, что по два раза стоял в очереди и лакомился ими, как конфетами.

Анайя невольно затронула самую деликатную и утонченную сторону своего чувства к Зо, родственного ее любви к Розалин. Первые несколько лет работы в больнице Сент-Антуан мама трудилась в передвижном медпункте: медсестры путешествовали на лодках и ослах, доставляя социально незащищенным детям вакцины и противоглистные препараты. Анайя не могла отделаться от уверенности в том, что двадцать лет назад в Гравд-Ансе именно юная Розалин выдавала альбендазол маленькому сиротке Зо, и отважилась высказать эту тайную мысль дяде.

— Как будто мама дает нам благословение с того света, — сказала Анайя.

— Против чего же возражает твой отец?

— Венсан не любит Зо, потому что тот нищий.

— И все? К несчастью, в нашей стране бедность — лучшее свидетельство честности, — заметил Тессьер. — Я слишком часто выступал на суде обвинителем и прекрасно знаю, как выглядят настоящие преступники. Боюсь, среди них редко попадаются каменщики и фермеры.

— К чему это ты?

— К тому, что порой бывает трудно отличить настоящего негодяя от подозреваемого. Зачастую это зависит лишь от подхода к вопросу. — Судья отвернулся и взглянул в окно. — Вон она, — сказал он, показывая вдаль, — обожаемая квартира Надин.

Дядя с племянницей вышли за стадионом Сильвио Катора, где играла футбольная сборная страны, и зашагали по оживленной торговой улице Монсеньора Гийу, запруженной продавцами. Тессьер указал на розовое четырехэтажное строение, втиснутое между «Юнибанком» с затемненными окнами и приземистым тусклосерым жилым домом.