— А еще, мистер Моррисон, — строго сказала она, — я очень хочу, чтобы вы извинились перед доктором Роулингсом и перед всеми нашими пациентами за то, что вы устроили в канун праздника.
— А что? Что я устроил? — возмутился пациент.
— Ну как? Вы распевали гнусные песенки и этим нарушали режим лечебного заведения.
— А что, нельзя петь?
— Петь можно. Но распевать такие аморальные песенки запрещено.
— Аморальные? Разве это аморальные? Вот я знаю… такие песни…
— Нет–нет, мистер Моррисон, больше никаких песенок, достаточно того, что я услышала.
Сестра Кейнор даже покраснела. Румянец так сильно залил ее лицо, что даже мочки ушей сделались розовыми.
Мистер Моррисон едва вошел в дверь, настолько он был высок. А сестра Кейнор подталкивала его. Когда дверь за ним захлопнулась, сестра облегченно вздохнула, взяла за ручки тележку и не спеша покатила ее по коридору.
А мистер Моррисон вбежал в комнату и громко расхохотался, кивая головой на закрытую дверь.
— Она‑то думает про меня, что я псих, а я вполне нормальный.
Все пациенты ответили дружным хохотом, даже тихоня Элис, и та смеялась настолько заразительно, что Келли не выдержала и показала ей язык.
А в доме Кэпвеллов вовсю продолжалось приготовление к большому празднику. Иден вошла в кабинет отца с тонкой пластиковой папкой в руках:
— Смотри, вот эти, кто помечены птичкой — придут, а те, что кружочком, — возможно, и нет.
СиСи взял из рук дочери мелко исписанный разграфленный лист бумаги и пристально посмотрел, знакомясь с фамилиями гостей.
— Ну что ж, совсем неплохо, — сказал СиСи, — не будет всего лишь пятнадцати человек, а это не так уж и много. Я предполагал…
— И так здорово, — сказала Иден.
— Конечно, дочка, — ответил СиСи.
— А еще я очень хочу спросить у тебя одну вещь.
— Какую?
СиСи Кэпвелл развел руками и лукаво улыбнулся.
— Я хочу тебя спросить о маме. Ведь ты для нее все это затеваешь?
СиСи улыбнулся еще шире и сделал невинные глаза.
— Папа, все об этом говорят. Зачем вы скрываете и что вы затеяли? — Иден, улыбаясь, смотрела на довольное лицо отца.
Ее серебристо–шелковое платье поблескивало, глаза радостно сверкали. Наконец, она не выдержала, ей надоело смотреть на молчащего СиСи.
— Папа, ну все‑таки, признайся. Признайся, вы с мамой, — проговорила она по слогам, — решили…
— Нет–нет, — прервал дочь отец, — не забегай вперед, не забегай.
От волнения СиСи даже замахал руками. Он боялся спугнуть удачу, боялся сглазить.
— Дочка, не надо, не забегай. Все в свое время все узнают.
— Знаешь, отец, лучшего нельзя и придумать…
— Нет–нет, — уже немного раздосадовано заговорил СиСи, — по–моему, еще рано поздравлять. Не спеши, Иден, время еще не пришло.
— Да ну, отец, все будет прекрасно и мы за вас очень рады. Папа, скажи честно, а мама согласилась?
СиСи не выдержал пытливого взгляда дочери. Да, собственно говоря, он и не мог ответить с полной определенностью. Он нервно повернулся, подошел к окну в сад и распахнул его.
— Так что сказала мама? — настаивала Иден.
— Она ответила…, — СиСи задумался, — в общем, она ответила определенно…
— Она сказала "Да"? — радостно выкрикнула Иден.
— Вроде, согласилась.
СиСи выглянул в открытое окно и полной грудью вдохнул воздух, ворвавшийся в комнату. Затем он обернулся к дочери и уже уверенно и спокойно сказал:
— Ты ведь знаешь, Иден, я никогда не отступаю.
— Ой, папа, — Иден завертела головой, — иногда ты бываешь таким тщеславным, что просто ужас!
— Иногда, Иден, я делал глупости — маленькие, большие, всякие. Понимаешь, я просто давал волю чувствам, а потом не мог отвечать за свои поступки, — начал исповедоваться перед дочерью СиСи.
Иден напряженно слушала, вглядываясь в лицо своего отца. Глаза СиСи то ярко вспыхивали, то вновь меркли. Казалось, СиСи вспоминает всю свою прожитую жизнь, со всеми ее радостями, падениями, взлетами и невзгодами.
— Иден, мне пришлось сказать ей, что мне известно о ее болезни.
— Как, ты сам сказал? — удивилась Иден.
— Мне было нелегко, но я признался в этом, — сказал СиСи.
— Зачем ты признался?
— Ладно, успокойтесь, успокойтесь все: и ты, Иден, успокойся и позволь мне самому все уладить, позволь мне во всем разобраться наедине с мамой.
Иден хотела что‑то еще сказать и запротивиться отцу, но СиСи властно поднял руку:
— Хватит! Хватит! — уже совершенно другим голосом сказал СиСи, — это уже был голос Кэпвелла, голос владельца одной из самых крупных компаний Санта–Барбары, голос одного из самых богатых людей Штата. — Кстати, дочь, ты познакомилась со списком приглашенных? Ты внимательно его прочла? — поинтересовался СиСи. — Ты знаешь всех приглашенных?
Иден пожала плечами.
— Воде бы знаю, но может и не всех.
— А этого? — СиСи повернул к дочери список и ткнул пальцем в одну из строчек.
— Нет, этого я, вроде, не знаю.
— О, это сын одного очень состоятельного человека, моего приятеля, но очень далекого и давнего, — сказал СиСи.
— Папа, — Иден улыбнулась, — ты что, не иначе как хочешь меня сосватать за этого молодого человека? Насколько я помню, он ужасно говорит по–французски.
— Иден, — вдруг воспрянул духом СиСи, — мне кажется, ты слишком много работаешь. Офис, компания, ресторан… и вообще, тысяча всяких дел. Мне кажется, тебе просто необходимо отдыхать, тебе необходимо отвлечься от всех этих неотложных дел и немного заняться личной жизнью, хотя бы немного. К тому же, я тебе не предлагаю обязательно выходить за него замуж. Можно просто отдохнуть…
СиСи как‑то странно развел руки в стороны, пытаясь изобразить этим движением что‑то неопределенное, непонятное даже ему самому.
Иден, увидев выражение растерянности на лице отца, усмехнулась:
— Папа, неужели ты меня пытаешься сосватать? Знаешь, папа, — лицо Иден вдруг стало серьезным, ее взор померк, — честно тебе признаться?
СиСи кивнул.
— Мне и компания не интересна и ресторан не интересен. А если быть до конца откровенной, то я сама себе совершенно не интересна.
— Что ты? Что ты, моя драгоценная дочь, моя драгоценная Иден, успокойся, не говори ерунду, тем более, в такой праздничный день.
СиСи подался вперед, обнял Иден, а та нежно прижалась к отцу и, казалось, она вот–вот разрыдается. Но слезы так и не потекли из ее лучистых глаз.
Они еще долго стояли посреди кабинета обнявшись — немолодой седовласый мужчина и его взрослая дочь. Они в эти мгновения очень хорошо понимали друг друга и им совершенно не надо было ничего говорить. Они без слов чувствовали малейшее движение в душе друг друга.
Тэд широко распахнул перед Джейн Вилсон тяжелую дубовую дверь дома своего отца, в сущности, своего дома. Ведь он в нем вырос и прожил всю свою жизнь, не считая последнего месяца.
Едва войдя в гостиную, Джейн Вилсон прижала к груди дамскую сумочку и изумленно осмотрелась по сторонам. Ее явно поразило великолепие дома: высокие колонны, живые цветы в старинных мраморных вазах, дорогие ковры, антикварная мебель.
Джейн Вилсон едва перевела дыхание, оглядев все великолепие, окружающее ее.
— Тэд, — обратилась она к своему спутнику, — ты что, всю жизнь прожил вот здесь, вот в этом доме? — не найдя лучших слов, чтобы выразить свое изумление, воскликнула девушка.
— Нет, — пошутил Тэд, — иногда я все же выбегал за почтой.
Джейн даже присела, настолько ей все здесь показалось необычным и великолепным. А Тэд спокойно сунул руки в карманы и огляделся по сторонам. Ничто не привлекло его взор, для него все в этой гостиной было родным и привычным: он знал каждую мелочь, каждую трещину на старинном мраморе вазы.
Со второго этажа сбежала в гостиную София. Она сразу же бросилась на грудь Тэду.
— Здравствуй, Тэд.
— Здравствуй, мама, — нежно обнял и поцеловал Софию Тэд.
— А это кто?
— Это Джейн Вилсон. Мы с ней работаем, — как‑то неопределенно промямлил Тэд.
