Развод. Между нами только ненависть (СИ) - Арская Арина

Мы прячемся от них в сериалах, в книгах, в глупых видеотрансляциях от «идеальных жен и мамочек кучи ангелочков» и отказываемся оглядываться на наши браки, которые за десятилетия истрепались, потеряли радость, предвкушение и страсть.

В наши семьи приходит унылая лень.

Лень надеть для мужа кружевное белье, потому что для этого надо сходить на депиляцию или самой подбриться. Зачем шевелиться? Ради удовольствия? Пффф. Я закроюсь с книжкой в туалете. Телодвижений меньше, и не надо тратить время на то, чтобы порадовать мужа гладенькой кожей и нежными кружевами.

Лень пойти на романтический ужин. Лень и скучно, потому что ничего нового не узнать о том, с кем прожил тридцать лет. И ради скуки за столом прихорашиваться? Чтобы что? Чтобы мне сказали, какая я красивая? Это же риски того, что мне опять придется придумывать, как охладить после ужина разгоряченного пьяненького мужа.

Лень даже просто поговорить.

И что самое забавное, когда я читала все эти романчики, то я не представляла Марка на месте придурочных агрессивных мафиози. Он мне был не нужен в моих фантазиях, в которых я убегала к другим мужчинам.

Поэтому я зачитывалась этими мафиозниками и бандитами. Мне было скучно в браке, в постели, но на реальную физическую измену у меня — кишка тонка.

Когда я хотела Марка, когда я желала его поцелуев, когда ждала наших встреч, мне было глубоко фиолетово до женских романов.

Они меня не трогали, потому что все мое внимание было занято Марком, нашей близостью, нашими разговорами и даже нашим молчанием на диване под классическую музыку, которая в последнее время навевала уныние.

А вот в книгах… В книгах я опять любила, опять хотела, опять смущалась, потому что с каждой новой историей я вновь проживала знакомство с крутым мачо, предвкушение, любопытство, испуг от первого поцелуя, волнение от руки под маечкой и слезы стыда.

Моя жизнь к пятидесяти стала скучной, вот я и устроила себе жизнь в обмане и лжи.

Скука и нелюбовь толкнули меня в фантазии: я была очаровательной соблазнительной музой для мужа, идеальной матерью для детей, прекрасной игривой хозяйкой на кухне, тигрицей в постели, мудрой подруг для дурочек, богиней для подписчиков в социальных сетях.

Я хочу уйти.

Хочу исчезнуть.

Меня эта жизнь съела.

Я проиграла. Я — обуза. Я — дура, которая просрала брак и семью, и я никому не нужна.

Короче, я ухожу. Пусть меня машина собьет или кирпич на голову упадет, или собаки загрызут в ночи. Не буду сопротивляться.

Иду мимо детской площадки, невесело постукивая каблуками по асфальту

— Ты куда поперла?! — слышу разъяренный голос мамы за спиной. — Что, все-таки к цыганам, наконец, жить пошла?!

— Может и пошла! — оглядываюсь на маму, которая твердо шагает за мной, стягивая кухонное полотенце с плеча. — Вам без меня будет лучше!

— Да что вы сегодня все устроили? — шипит мама и с угрозой встряхивает полотенцем. — А ну, пошла домой быстро! — для устрашения хлопает полотенцем по воздуху. — Ты на время смотрела?! Поздно к цыганам идти жить!

— Не поздно! — по-детски всхлипываю я. — Я плохая жена, плохая мать, плохая дочь!

— А с чего ты взяла, что ты такая цыганам нужна?! — мама уже близко, и неуклюже срываюсь в отчаянный бег, как бунтующий подросток. — И пожалей цыган! Они же тебя Марку вернут и денег предложат, чтобы он тебя забрал! Все свои деньги!

— Да не нужна я ему! — вскрикиваю я.

Стопа резко подворачивается. Заваливаюсь в сторону, но не падаю, потому что меня за ухо ловит мама:

— Я сказала, ты пойдешь домой!

Беспомощно хватаюсь за ее руку, и она тащит меня за собой:

— Если я тебя в пять лет цыганам не отдала, то уж в пятьдесят точно не пущу к ним.

— Хватит, мам, — реву я. — Мне лучше уйти…

— Какая же ты дура, Олька, — мама устало вздыхает, — но ведь наша дура, и цыганам не отдадим… Ну, зато соседям весело сейчас. Настоящие русские страсти, и никаких итальянских бандюков не надо.

Глава 48. Сынок, я облажалась

— Сидеть! — гаркает мама на Димку, когда то подрывается встать изо стола и сбежать.

Он раздувает ноздри, скалится на мою маму, которая толкает меня на кухню, и сжимает кулаки.

Ужас, какой страшный.

Силы много, злости по самую макушку, обиды — океан.

В нем перемешалось детская ярость, подростковый бунт и мужская свирепость, но против старой бабушки не пойдет, и моя мама этим пользуется.

Вот она смогла завоевать у него авторитет, как взрослый, который познал эту жизнь и который не сделает ему зла.

Не то что я.

— И ты сядь! — рявкает на меня мама, а после закрывает дверь на кухню и с угрозой щурится на меня и Димку. — Сели. Я вам ромашки заварю.

Я сажусь, скрещиваю руки на груди и отворачиваюсь от Димки, который фыркает и тоже от меня отворачивается.

Я ему не мать.

Я ему… сестра.

Сестра-подросток, с которой нет близкой связи, а есть напряжение и взаимные обиды.

С дочерьми у меня все сгладилось тем, что мы все трое — девочки и мне было легче быть с ними старшей. В них не было мужского желания доминировать, соревноваться, оспаривать мой статус в семье, а Дима — мальчик, и с ним у меня ничего не получилось.

Как только он начал бузить, как только перестал быть малышом, я его скинула на Марка с оправданием, что мальчика должен воспитывать папа, и вот результат: я для сына — тупая кринжовая тетка, которая не смогла создать в семье авторитет матери.

Меня эта внезапная правда бьет под дых, и я аж громко выдыхаю и прикрываю рот рукой, широко распахнув глаза.

Только Марк добивался от наших детей натянутого уважения ко мне и часто одергивал: «не говори так с мамой», «язык прикусил!», «немедленно извинись перед мамой!»

Но защита Марка закончилась, когда уже и его терпение лопнуло. А смысл поддерживать авторитет той, которая поносит его за спиной, унижает и видит лишь кошелек на ножках?

И как я сейчас могу требовать от Димы уважения к себе? Никак. Ему шестнадцать лет, он скоро сам станет мужчиной, сам женится и сам будет строить свою семью.

Я говорила, что теряю его, но я… уже потеряла его.

— Ночь-полночь, а вы скандалите, — мама кидает пакетики с травяным чаем в кружки и заливает их кипятком, — разорались.

Я молчу. Димка молчит. Как тут заговорить?

Мама с громким стуком ставит кружки на стол перед Димкой и мной. Зыркает на него, а потом на меня, и сердито шепчет:

— Я иду спать. У меня режим. У меня возраст. Если кто-нибудь из вас меня разбудит, я высеку ремнем до кровавых полос. Все!

Выходит, для порядка хлопает дверью, но не громко. Лишь чтобы обозначить для меня и Димы, что ее сильно разозлили.

Молчание затягивается, и вздрагиваю, когда Дима громко хлюпает травяным чаем.

У меня слова не идут. Я бы предпочла злых цыган, чем разговор с сыном, который потерял веру в меня, но раскрыть рот я должна.

Зачем я тогда заводила семью? Зачем рожала? Чтобы молча сидеть на кухне и жалко кусать губы в ожидании, когда сын в очередной раз психанет, уйдет и оставит меня одну.

— Дим… — сдавленно шепчу я. Делаю паузу и честно признаюсь, — я облажалась.

Цыкает и и опять делает глоток чая.

— Перед тобой, — устало пожимаю плечами. — Прежде всего перед тобой.

Будь я для него той матерью, в которой он нуждался все эти годы, то наш с Марком развод был бы воспринят иначе. Мой сын был бы более спокоен, собран и уверен в завтрашнем дне, а так… матери не было последние пять лет и накопилось на нее много злости, которую подростковый мозг просто не в силах сейчас осознать.

— Я не знаю, как быть тебе мамой, — перевожу на него печальный взгляд, а он смотрит на меня исподлобья зверенышем. — Ты уже юноша. Папа прав. Тебе всего шестнадцать лет, а уже шестнадцать. Ты уже выше меня. Ты сильный, большой, и у тебя уже голос как у взрослого мужчины.

Слезы сами по себе текут из глаз.

— Я совсем не знаю тебя, — торопливо смахиваю слезы, — и поэтому я тебя боюсь. Меня устраивало, когда ты под контролем отца отчитывался мне о хороших оценках в школе и говорил, что все у тебя нормально, а большего знать я не хотела, потому что… потому что, — горько усмехаюсь, — я без понятия, кто такие подростки и как решать их проблемы. На все, что меня хватит… — я сглатываю ком слез, — похихикать над тем, есть ли у тебя подружка.