— Нет у меня подружки, — цедит сквозь зубы Дима, пристально глядя на меня.
— А если и появится, то ко мне за советом не пойдешь, потому что… а что я скажу, да? — слабо улыбаюсь. — Что нужны подарки подороже?
Дима прищуривается.
— Да ни один нормальный пацан не пойдет к мамке спрашивать совета о девках, — Дима поскрипывает зубами. — Только какой-нибудь лох.
— А к папе пойдешь?
— Уже ходил, — зло отвечает Дима и усмехается, — и, видимо, с тобой никто не поделился, да?
Больно. Прям в самое сердце. Одно дело тащить Димку на стрельбище и не говорить мне, потому что я заистерю, что я против насилия и оружия, а другое не рассказать о его сердечных терзаниях.
— Нет, не делился, — отвожу взгляд. — А зачем? Чтобы я все это потащила чужим теткам и над тобой похихикала прилюдно? — закрываю глаза. — А я бы так и сделала.
Глава 49. Ярость
— Господи, папа! — Лена замирает на лестнице с круглыми глазами.
Ее пугает моя опухшая рожа и рубашка в бурых пятнах крови.
— Иди спать, — зло кидаю я, — все в порядке.
Прохожу мимо лестнице и шагаю в гостиную, в ярости дернув головой. Хочу выпить.
Имею полное право. Сегодня я, наконец, услышал от Ольги то, что чувствовал очень давно.
То, что холодило душу внезапными вспышками тоски рядом с ней.
То, в чем я отказывался вслух признаваться.
То, что вызывало глухое раздражение.
То, что гнало из дома.
То, что задерживало меня в офисе, на совещаниях с подчиненными и встречах с партнерами.
То, что меня злило будто без причины, но причина была.
Оля разлюбила меня.
Больше не был мужчиной для нее и стал лишь мужем-функцией, который обязан содержать и оплачивать хотелки.
Любой другой намного раньше щелкнул бы ее по носу, но я продолжал и продолжал покупать брюлики, шубки, туфельки, ведь хотя бы так она нуждалась во мне.
Хотя бы так раз за разом она вспоминала обо мне и лезла с улыбочками выпрашивать деньги на платьице от французского дизайнера. Мурлыкала, целовала в шею, терлась носиком…
— Пап, — Лена следует за мной.
— Я сказал, что все в порядке! — разворачиваюсь к дочери я громким и злым рявком. Вскидываю руку в сторону лестницы. — Спать иди!
В лицевые кости бьет острая боль, и я с глухим рыком медленно выдыхаю, чтобы ослабить эту боль.
— Не ори на меня так! — взвизгивает Лена. — Я же волнуюсь!
— Конечно, волнуешься, — хохочу я и развожу руки в стороны, — кто же тебе оплатит учебу в Испании и кто купит квартирку в Мадриде, да? — повышаю голос до рокочущего баса. — Вот и все! А на остальное посрать! Лишь бы папа оплачивал капризы, цацки! У кого придется просить машинку, да, если папу пристрелят где-нибудь в подворотне?! Непорядок! Страшно!
Лена возмущенно округляет глаза.
Я понимаю, что не должен срываться на дочери, но она попала под горячую руку. Я же просил ее пойти спать и оставить меня в покое.
— Каждому в этой семье всегда что-то нужно от меня! — гаркаю я. — И только тогда, когда нужно, вы все ласковые! Все добренькие такие! Все такие заискивающие! В глазки смотрите! Мурлыкаете, хвостиком виляете! Но на деле всем насрать, — я уже ору, и от боли нос и скуловые кости трещать от боли, — всем, мать вашу, насрать, что я и как! Хоть бы одна сволочь в этом доме просто так поинтересовалась, как у меня дела! Просто так без повода и причины!
В глазах Лены вспыхивают слезы, и она сердито поджимает губы. Как она сейчас похожа на Олю, и это меня неожиданно выбешивает до черной ярости.
— Ты не прав, папа!
— Да неужели?! — гаркаю я и делаю к дочери шаг. — Мне даже интересно, что было бы, если бы я сейчас потерял все бабки?! Вот раз и нет у папули денюжек на подарок тебе на день рождения и Испанию. Нету и все! Как у большинства мужиков в этой стране!
Лена отступает и обиженно шмыгает:
— А твоя Фаина…
— А моя Фаина пока еще не так обнаглела, как вы, — перехожу на ровный тон, пусть и руки сжаты в кулаки. — но уже начала, да, — усмехаюсь, — может, это я позволяю считать себя за лоха? Позволяю вам, бабам, думать, что я просто дурак, которого можно нагнуть и без смазки отыметь?
— Папа! — кричит Лена.
— О, какие мы нежные! Привыкли, что папа только сюсюкается со своими девочками? — делаю еще один шаг. — Шепотом говорит, ни одного грубого слова не скажет своим принцессам, да? Правда, — скалюсь в улыбке, — дурачок блаженный. Можно, — опять гаркаю, — на голову ему срать исподтишка?
— Папа, не кричи так…
— А вот такой я, моя милая! — смеюсь. — Дома вы мне в волосы с сестричкой цветочки заплетали, а там, — я киваю в сторону, — я людям зубы выбивал. Но аккуратно, чтобы следов на руках не оставалось! А сколько рубашек в крови было выброшено! И ведь никто из вас не задавался вопросом, почему у папули рубашки все одинаковые, пиджаки одинаковые, брюки одинаковые. А для того, чтобы всегда была возможность купить то же самое, если старое папа изгваздал кровью, блевотиной!
Лену начинает трясти. Все это я должен говорить не ей, а Оле, но увы. Меня уже не остановить.
— Но всем насрать! — повторяю я. — какая разница, откуда у папы деньги! Вы же девочки! Вам не надо это знать!
— Пап, — сипит Лена, — да не нужна мне Испания…
— А ты поедешь! — вновь срываюсь на рев. — Ты мне все мозги сожрала с этим лядским Мадридом! Поедешь, полетишь, побежишь! Поползешь!
— Это… мама тебя так завела?
— Маму свою с собой заберешь! — я уже совсем не соображаю, что говорю. — Пусть там с тобой сидит, а то тут я ее… — голова раскалывается. Череп будто расходится по трещинам. — Прибью! Я прибью твою мать!
Я хватаю у стены высокую и узкую консоль на тонких ножках и швыряю ее в сторону от себе на метра полтора. Меня буквально разрывает от ярости и мужского бессилия, в котором я только и умею, что откупаться деньгами.
Грохот, визг лены и я тихо приказываю:
— Заткнись, — и шумно выдыхаю через ноздри.
Она замолкает.
— А теперь спать пошла, — прищуриваюсь. Меня всего трясет. — Немедленно, Лена.
— Что тебе мама такого сказала? — всхлипывает и утирает слезы с щек.
— То, что она меня разлюбила, — глухо отвечаю я. — Христом богом прошу, Лена… иди спать.
Глава 50. Сын и мать
Тоскливо и одиноко.
Хочется под бочок к сильному Марку, который сквозь сон обнимет и что-то неразборчивое, но ласковое пробурчит в мои волосы.
Сейчас я нуждаюсь в его мужской сонной нежности, а еще месяц назад вся напрягалась и закусывала губы, ожидая, когда Марк вновь глубоко заснет и выползу из-под его руки.
Какая же я дура.
Я готова это повторять и повторять.
— Я пошел спать, — Дима отставляет пустую кружку и встает.
— Я люблю тебя, сынок, — поднимаю заплаканный взгляд.
— И чо? — грубо спрашивает он.
И он прав.
И чо?
Ну, люблю я его, и чо дальше-то? Сиди, мама, и люби дальше, а пошел спать, ведь от твоей любви толка никакого.
Бороться за любовь свою ты не умеешь и не собираешься.
Любовь твоя не дает, а забирает.
Любовь твоя на проверку оказалась трусливой и слабой.
— Спокойной ночи, — кривит лица в разочарованном оскале и шагает к двери, дернув плечами.
Я хватаю его за руку, вынуждая остановится.
— Чего тебе, мам? — недовольно спрашивает он, но я все равно улавливаю в его голосе не только злость, но и печаль с обидой.
— Девочки бывают очень глупыми…
Дима недоуменно вскидывает бровь, но руку не выдергивает.
— Глупыми рядом с мальчиками, которые их любят и балуют… — сжимаю ладонь сына крепче. — Я сказала твоему папе те слова, которые не должен слышать ни мальчик от девочки, ни мужчина от женщины. нет ничего страшнее нелюбви. Она все разрушает.
— И чо? — Дима повторяет свой вопрос, но голос его все же вздрагивает , и руку он не выдергивает.
— Можно разлюбить, а можно… — всхлипываю, — забыть, что ты любишь.
