Порочная королева (ЛП) - Торн Айви

Я ощущаю, как меня охватывает трепет предвкушения, когда в воздухе свистит флоггер. Кейд стоит в стороне, его лицо повёрнуто ко мне, и я вижу, как он медленно ласкает себя, наблюдая за тем, как первый удар флоггера обрушивается на мою задницу.

Джексон не просил меня считать, и я не считаю. Я просто впиваюсь ногтями в дерево, стараясь держать спину прямо, пока тепло разливается по моей коже, а полоски кожи цепляются и щелкают. Джексон не так искусен в этом, как другие, но он знает, как наносить удары. Он распределяет их равномерно, проходя по каждой ягодице, опускаясь сверху вниз, туда, где изгиб моих бёдер переходит в ягодицы.

Затем кожа опускается на мои складки, задевая их, и я вскрикиваю от боли и удовольствия, которые одновременно разливаются по моей коже, заставляя меня содрогаться в конвульсиях, близких к оргазму.

— Не смей кончать, чёрт возьми, Сейнт — предупреждает Кейд, сжимая член в руке и прижимая бёдра к ладони. Он лениво двигает кулаком, и я знаю, что он хочет трахнуть меня прямо сейчас. — Нет, пока мы не скажем тебе, что ты можешь.

Я не знаю, сколько ударов нанёс мне Джексон или сколько он планировал их нанести. Я не уверена, знает ли он вообще, я не думаю, что Джексон из тех, кто планирует определенное количество ударов в своей голове. Нет, Джексон из тех, кто просто наблюдает за мной, наслаждаясь тем, как краснеет моя плоть, ожидая, пока она приобретёт тот оттенок, на который он хочет смотреть, когда сжимает меня руками, пока его член входит в меня.

Одна только мысль об этом вызывает во мне ещё одну яркую дрожь удовольствия.

Я не знаю, сколько времени ещё продлится порка Джексона. В какой-то момент боль исчезает, и каждое прикосновение кожаной плети к моей разгорячённой коже становится чистым удовольствием. Когда он наконец останавливается, и проходят долгие секунды, а на моей коже не остаётся ни следа, я замечаю, как Кейд выпускает свой член, и я знаю, что будет дальше.

— Обычно я бы позволил Дину идти следующим, — говорит Кейд, и в его голосе слышится глубокое, предвкушающее рычание. Он кружит вокруг меня, его движения почти хищные. — Трость действительно стоит приберечь напоследок. Но поскольку мы заставляем его ждать, полагаю, теперь моя очередь.

Он занимает место позади меня, и я слышу, как он одобрительно хмыкает, глядя на пейзаж, который создал Джексон.

— Двадцать ударов тростью, Афина. Я надеюсь, ты их сосчитаешь. И пять из них будут между твоих ног. Да поможет тебе Бог, если ты кончишь, — добавляет он, и я слышу ухмылку в его голосе. — Я знаю, как сильно ты любишь, когда трость ласкает твой клитор.

Блядь. Моя голова наклоняется вперёд, и я прижимаюсь лбом к дереву. Я не знаю, как я переживу всё это, не кончив. Моё тело дрожит одновременно от страха и предвкушения, и я заставляю себя дышать, мои бедра уже выгибаются дугой от отчаянной потребности почувствовать что-то рядом с моим ноющим, пульсирующим клитором. Это самая сводящая с ума, восхитительная, мучительная, сладчайшая пытка, и я хочу продолжения и одновременно умолять их прекратить.

Выхода тоже нет. С ними здесь не существует стоп-слова. Когда я переступаю порог этой двери, я верю, что они знают меня достаточно хорошо, чтобы не давить на меня слишком сильно. И это само по себе становится частью моего освобождения, мне не нужно решать, называть это или нет. Я знаю, что как только я войду в эту комнату, моя капитуляция будет полной. Что бы ни происходило за её пределами, это останется там, а здесь я могу только цепляться за своё здравомыслие, пока мальчики, мои мальчики, не решат, что с меня хватит боли, и не решат доставить мне столько удовольствия, сколько я смогу выдержать.

— Ты знаешь, что к чему, малышка, — рычит Кейд у меня за спиной. — Считай. О, и Дин? — кричит он через всю комнату. — Начни думать о том, что ты хочешь использовать против неё. Ты в игре.

Я слышу звук расстёгивающейся одежды и понимаю, что Дин наконец-то раздевается, но я не смотрю. Я не могу. Всё, на чём я могу сосредоточиться, это на том, что происходит сейчас, на первом ударе тростью по моей и без того пылающей заднице. Я стараюсь озвучивать свои ощущения так, чтобы это имело значение, и чтобы счёт не превысил двадцать. Это абсолютный предел того, что я могу вынести, и Кейд это знает.

— Чёрт, твоя задница выглядит великолепно, когда она красная, — стонет Кейд, второй раз ударяя тростью по моей другой ягодице. — Ты так хорошо научилась принимать это, малышка. — Он снова опускает её, на этот раз на основание моей задницы, и я вскрикиваю.

— Три! — Воскликнула я. Мой голос дрогнул, и из груди вырвался рыдающий стон, когда я потянула за ремни. — О, чёрт возьми, Кейд!

— Я только начинаю, считай, — предупреждает он. — Или я начну сначала.

О боже, нет! На счёт пять у меня уже болит задница, и боль распространилась по бёдрам. Если он снова начнёт, я, кажется, умру. На шесть и семь я уже не смогу сидеть день или два. Но с каждым его прикосновением боль перерастала в нечто иное: в приятный жар, от которого всё между ног казалось набухшим, тяжёлым и жаждущим. Мой клитор пульсировал, и я дёргалась в ремнях, задыхаясь от каждого прикосновения.

Краем глаза я замечаю Джексона, его лицо напряжено. Он медленно водит пальцами вверх и вниз по своему члену, время от времени останавливаясь, чтобы поиграть с пирсингом. Он ласкает головку члена ладонью, не сводя с меня глаз.

Когда Кейд доходит до десяти, Джексон подходит ко мне, и по его выражению лица я понимаю, что он достиг той точки, когда желание настолько сильное, что становится почти невыносимым. Я чувствую то же самое, с горечью осознаю я. После одиннадцатого удара я вскрикиваю, спина выгибается дугой, и с моих губ срывается ещё один стон, полный отчаяния. Я ощущаю пустоту и боль, мне нужно, чтобы меня заполнили, чтобы меня трахнули, и по глазам Джексона я вижу, что он отчаянно стремится дать мне именно это.

Он протягивает руку, и его длинные пальцы нежно касаются моего подбородка. Он поворачивает мою голову так, что моя щека прижимается к дереву, а глаза устремлены на него. Между прикосновениями его губы нежно касаются моих, отстраняясь ровно настолько, чтобы я могла считать, а затем он возвращается обратно.

Я задыхаюсь, испытывая противоречивые ощущения от сладости ласки и жестокости ударов тростью по моей заднице. Эти контрастные чувства заставляют моё тело подниматься всё выше, пока мне не начинает казаться, что я почти парю, подвешенная в бесконечных толчках, не зная, как достичь удовлетворения. Моё тело постоянно находится на грани оргазма, но мне постоянно отказывают в этом.

Я в ужасе от того, что кончу, когда Кейд начнёт бить меня тростью между бёдер. Я не смогу остановиться, и я не знаю, какое наказание последует за это. Я понимаю, что сдерживать своё удовольствие – это часть моего подчинения им, часть игры, и в глубине души я хочу этого. Я хочу дождаться, почувствовать тот взрыв, от которого моё тело словно трещит по швам, когда мне наконец позволят кончить.

Но в этот момент я просто думаю, что отдала бы всё на свете, чтобы это произошло.

Пальцы Джексона нежно ласкают мою грудь, медленно двигаясь вниз по грудной клетке. Он дразнит меня, нежно поглаживая кожу лёгкими, быстрыми прикосновениями, от которых моя кожа становится чувствительной и трепещет. Время от времени его пальцы скользят вниз, к моим бёдрам и плоскому животу, вызывая у меня более глубокие волны дрожи, ведь он так близко.

— Пятнадцать. — Со стоном произношу я, задыхаясь, когда осознаю, что следующий удар придётся мне между бёдер. Я с силой дёргаю ремни, почти умоляя Кейда остановиться, говоря ему, что больше не могу этого выносить. Но тут рука Джексона сжимает мой подбородок, и он тихо шепчет:

— Ты так близка к завершению, — говорит он, снова касаясь моих губ своими. — Ты справишься, Афина. Я верю в тебя. У тебя всё хорошо получается.

Я открываю глаза, поражённая тем, как он это сказал. Но по его лицу я понимаю, что он действительно так думает и гордится мной. Они считают, что моя способность терпеть их наказание, подчиняться им и брать то, что они мне дают, освобождать их и позволять им пользоваться моим телом – это проявление силы, а не слабости. Мои мальчики не видят во мне слабости, даже когда я привязана к этому каркасу, принимаю удары плетью и содрогаюсь от боли, удовольствия и желания.