— Не надо мне сейчас здесь вредничать. — Я выставил палец вперёд, желая показать, насколько я серьёзен. — Вот только попробуй ещё раз начать свои танцы с прелюдиями, Богом клянусь, это будет последний раз, когда такое произошло.
— Хватит на меня давить. — Всхлипнув, произнесла Устинья.
Я понял, что перегнул.
Но от того, что ощутил манипуляцию слезами, меня взбесило это ещё сильнее, я и извиниться хотел, и в этот же момент наорать, что не надо меня прогибать под себя, причём таким лоховским способом.
Да скажи ты все мне в лицо, скажи, пожалуйста. Почему я должен ходить и догадываться обо всем, но нет, до Устиньи было не донести этот факт.
И ведь когда я понял, что меня маленько отпустило, когда эрекция стала без потрескивания в паху, без какого-либо напряга, я приехал чуть раньше с работы, чем обычно.
Я к этому времени успел настолько успокоиться, настолько поймать какой-то дзен, что даже сообразил, как все будет.
Просто не заканчивать внутрь.
Глядя на Устинью немного растрёпанную после работы, бегающую в коротких шортах и в майке со спущенным плечом я стоял и понимал насколько сильно впервые после операции я её хочу.
Не просто из под палки, а именно хочу.
Так, чтоб прям на столе.
Вот она сейчас от него отошла, но надо вернуться, посадить её и чтобы все было идеально.
Я успел растянуть галстук, сбросить пиджак с плеч, прошёл, поймал её на руки, она взвизгнула.
— Адам, ну хватит, хватит.
Она не уворачивалась от моих поцелуев. Но при этом я чувствовал звенящее напряжение между нами, а у самого в голове салюты взрывались.
Хотелось, чтобы прям сейчас, чтобы вот так, как есть, спонтанно, горячо, от всей души.
— Ну, идём в спальню, идём, — потянула меня за собой Устинья, и я действительно пошёл в спальню, в спальню так спальню. Ладно, плевать на стол, вообще не важно. Но только когда мы зашли в спальню, Устинья, скинув с себя кофту, прыгнула в ванну, я ещё по глупости, как идиот, шагнул за ней следом.
И через десять минут меня взорвало.
Ласки, прелюдия.
Моё ощущение того, что уже ничего не надо.
— Знаешь, наверное, мы сегодня отложим все, — хрипло выдохнул я, выходя из душа.
— Что, почему? — ни капельки не смутилась, глядя мне в глаза Устинья.
— Потому что, блин, — зарычал я и стал одеваться.
— Ты куда?
— К Тагиру поехал, надо кое-что перетереть.
— Ну а как же мы?
— А мы должны были быть на столе, понимаешь, а не в ванной, — рявкнул я и, развернувшись, вылетел из спальни.
Глава 48
Адам
Сидел в баре, выпивал.
С этим лечением ни капли в рот.
Тагир присел напротив, сцепил пальцы в замок и вскинул бровь:
— Ты чего выдернул меня непонятно как. Хотя мог просто приехать, посидели бы, шашлыки пожарили.
— Да не, — отмахнулся я и покачал головой, — у тебя там жена и все прочее.
— А тебе хотелось чисто мужских посиделок?
— Да черт его знает, — выдохнул и снова взялся за бокал.
— Ну а что ты сам как? — Тагир, позвал официантку, заказал закуски.
— Прооперировался, — выдал сквозь зубы. — И вот, так сказать, постоперационный период прошёл…
Сидел, а самого все бесило, раздражало.
Я был настолько взвинчен, что нельзя это было как-то описать словами.
Я злился на Устинью, злился от того, что реально последнее время просто в состоянии дикого стресса, от того, что мне пришлось оперироваться от того, что я переживал за будущую беременность и из-за всего этого.
А она ничего не понимала. И поэтому, да, у меня возникали вопросы относительно того, настолько ли мы хорошо друг друга знаем. Потом я подавил в себе это чувство, потому что знать то мы знали, но слабым никто никогда не хотел казаться в нашем браке. И я накручивал себя тем, что не понимал, какого фига она себя так ведёт, неужели нельзя сесть и здраво поговорить, зачем она устраивает эти пляски с бубном с этой беременностью?
Я чувствовал себя не мужем. А просто каким-то потенциальным донором. И нет, я не настолько нежен, чтобы меня это как-то сильно задевало, но для меня было непонятно, в чем проблема взять и сказать мне ртом, что у нас сейчас происходит.
— Это ты лихо. — Тагир придвинул к себе салат и покачал головой. — Не думал, что у вас так все серьёзно.
— Да, там болячка была, непроходимость и, соответственно, все под вопросом могло быть.
— Тогда ты молодец, тогда поздравляю, это важное дело. Ну а с женой что такое?
— Да поцапались, — выдохнул в сторону, вроде бы как бы и желая выговориться. А вроде бы и понимая, что ещё и здесь сидеть ныть совсем не по-пацански.
— Ох, ну, это пройдёт, — махнул рукой Тагир. — Знаешь, сколько мы с моей посуды перебили?
— Так в том-то и дело. Слушай, вы посуду бьёте, а у нас какая-то холодная война со стальным занавесом. Я иначе не могу это объяснить. Причём никто не высказывал претензий, никто не испытывал какого-то конфликта. Но здесь самое дурацкое, что мы просто не можем прийти к одному знаменателю. Я не могу сказать ей то, что я там оперировался, и все такое. Она, соответственно, не может мне языком сказать, что мы планируем ребёнка, она все это делает какими-то ужимками, сидит там в своём календаре, все отмечает и, соответственно, когда приходит время, начинает мной манипулировать, зная, что я ни в чем ей не могу отказать, так я не отказал бы. Но это бы сделали мы на моих условиях. А она как будто бы в упор не видит того, что происходило.
— Может, реально не видит? Женщины это существа немного с другой планеты. Им все нужно объяснять. То, что ты рычишь, она воспринимает как обиду. То, что ты молчишь, она опять-таки воспринимает как обиду. С бабой вообще не угадаешь, что нужно делать, чтобы она не испытывала ни обиду, ни вину. У меня вон тоже хорошо. Года полтора назад зашквар был по бизнесу. Ещё и правительство подключилось, начали перетряхать все активы ну, дерьмина полнейшая, ну какой тут до жены! Носился, как в жопу клюнутый, а мне выкатили через два месяца, что у меня любовница, что я изменяю, что я вообще такой сякой, нехороший, плохой. Сидел, офигивал, не мог понять, в чем дело. И ведь скандал дошел до такого, что собралась, уехала, матери своей нажаловалась, моей матери нажаловалась. Я сижу и думаю: ты нормальная, нет? И ведь знаешь, что самое смешное я эту ненормальную люблю. Вот я её люблю, но бешусь, как не знаю кто, хочется распсиховаться, и какое-то время вообще стараться не касаться этой темы. Так нельзя. Она словно в воздухе у нас витает. Слушай, ты не грузись, не грузись. Считай, что женщина это существо, которое надо холить, лелеять, и поэтому спрос с неё маленький, сам что задумал, все делай.
Мы просидели с Тагиром часа три в этих задушевных беседах. У меня не особо много было друзей, наверное, потому, что дружить то я толком не умел: если я дружил, я дружил наверняка так, что ночью позвони, я прибегу, приеду, прилечу. И из жопы последний вытащу. И, соответственно, я таким не разбрасывался.
— Давай, вставай, собирайся, поехали домой.
— Езжай, я ещё посижу, — фыркнул я и отвернулся от Тагира.
— Да хватит тебе.
Графин был пустым.
— Да не парься, езжай, я, может, не поеду домой, в гостинице остановлюсь. Не хочу сейчас на нервяке ехать к ней, ещё больше расковыривать рану.
Тагир хлопнул меня по плечу и заметил, что мне бы не задерживаться, я кивнул, но вместо того, чтобы действительно собраться с силами, ещё заказал закуски, ещё заказал выпивки, хотя понимал, что вот это вот уже Устинья не одобрит вообще никак, и надо бы остановиться.
Только я себя сжирал поедом, что я никудышный муж, никудышный отец, я даже некудышный донор спермы, потому что нормально ничего выдать не могу. И, конечно, меня настолько развезло, что я не понимая, что делаю, выцепил в баре девку. И в противовес семейной жизни все было нагло, зло, жёстко.
В туалете.
Когда очухался, стоял, привалившись спиной к стенке, дышал тяжело.
