Моя идеальная ошибка (ЛП) - Хейл Оливия

Уилла бросает на меня кроткий взгляд, но тут же переключается на отца.

— Как тебе?

— Ты играла прекрасно. Репетиции не прошли даром, — отвечает он.

Комплимент смывает все следы прежнего раздражения. Она сияет.

Но я все еще киплю от злости, когда мы возвращаемся домой. Гнев затвердевает, становясь еще острее.

Семья приходила на каждое мое выступление, пока тех не стало настолько много, что физически невозможно было присутствовать на всех. Все вчетвером: мама, папа, Елена и Себ. Денег на цветы не всегда хватало, но мама неизменно приносила мои любимые конфеты. А Алек не смог прийти на концерт собственной дочери без опоздания.

Катя приготовила Уилле ее любимый ужин. После того, как дети накормлены и искупаны, Алек укладывает их спать. Обычно это бывает в те редкие вечера, когда он успевает вернуться домой вовремя. Сначала Сэм, потом Уилла. Тридцать минут чтения сказки, и свет выключается.

Если, конечно, он не в отъезде, а это случается частенько: ужины с инвесторами, корпоративные мероприятия.

Пока Алек возится с детьми, в квартире стоит тишина. Я наливаю себе чашку чая и сажусь за широкий кухонный стол, обжигая губы слишком горячей жидкостью. Раздражение не дает расслабиться. Алек хороший отец, но есть вещи, которые ускользают от внимания. Возможности, которые он упускает.

Шаги раздаются раньше, чем я успеваю его увидеть. Алек появляется из детской и замирает, заметив меня.

— Привет, — говорит он.

Я ставлю кружку.

— Привет.

— Хорошо прошел день?

— Да, — я делаю глубокий вдох. — Но на концерте возникли трудности.

Он хмурится.

— Какие?

— Уилла очень расстроилась, что ты опоздал.

— Правда?

— Да, — говорю я. «Расстроилась» даже мягко сказано, и вспоминая ее грустное лицо, голос становится только жестче. — Никакая няня не заменит ребенку родителя.

Его лицо тут же каменеет, вся открытость исчезает.

— Я понимаю.

— Тогда веди себя соответственно.

— Я работаю, — сквозь зубы цедит он. — И делаю это ради них.

— Да, но они этого не понимают и не запомнят. Зато запомнят твое отсутствие, — я скрещиваю руки на груди. — Это я еще могу понять. Но вот чего не понимаю... Скажи, зачем Уилле вообще пианино?

— Что?

— Почему именно пианино? — переспрашиваю я. — Ей не нравятся уроки.

— Я в курсе, — его голос понижается, и я понимаю, что ступила на зыбкую почву. — Но позже она оценит это. Освоение навыка не всегда приносит удовольствие. Ты должна понимать это, как никто другой.

— Понимаю. Но я сама хотела заниматься балетом. Уилла же хочет играть на пианино?

— Со временем захочет. Я сам занимался четырнадцать лет, — говорит он. — И знаю, что это не всегда весело.

Я поднимаю брови.

— Правда? Уилла знает об этом?

— Знает, что я играл.

— Тогда учи ее сам. Хотя бы иногда занимайся. Помоги понять, в чем прелесть музыки. Ей так не хватает твоего внимания, времени, но больше всего твоего одобрения.

Глаза Алека сужаются.

— Моего одобрения, — повторяет он.

— Да. Ты желаешь им добра, — говорю я. — Я вижу это. Но им не нужно, чтобы «Контрон» поднялся с сорок восьмого на сорок пятое место в рейтинге компаний. Им нужны яркие моменты с тобой.

— С пятьдесят третьего, — бурчит он.

Но пальцы скользят по затылку, а лицо остается непроницаемым.

— Я не хочу переходить границы, хотя уже перешла... но благодаря Конни знаю, как вас растили. После смерти вашей матери отца особо не интересовали детали. Сомневаюсь, что ты желаешь это повторить.

Алек просто смотрит на меня.

Я выдерживаю его взгляд, понимая, что сейчас меня уволят. Произошедшее между нами той ночью больше не повторится. И, возможно, именно поэтому так раздражена: он сам провел черту и поставил условие, которое я, возможно, не смогу выполнить.

Я облокачиваюсь на стол.

— Все. Это все, что я хотела сказать, и... Возможно, тебе было неприятно это слушать.

Мягко сказано.

Он проводит рукой по сжатым челюстям.

— Похоже, у тебя нет проблем с ясным выражением мыслей, когда ты злишься.

Мои брови поднимаются.

— Это тебя сейчас волнует?

Алек скрещивает руки на груди.

— На этом проще сосредоточиться, чем на комментариях о том, что я плохой отец.

— Я такого не говорила.

— Нет, — бросает он сквозь зубы. — Говорила. Слушай, я и так знаю, что недостаточно хорош. Что не могу быть везде, делать все и угождать всем. Это не такое уж откровение, как тебе кажется.

— Я не это имела в виду, — качаю головой, подбирая слова. Как объяснить? — Им нужно твое присутствие. В том числе эмоционально. Уилле важно чувствовать, что ты ее...

— Ты живешь с нами чуть больше месяца, — резко обрывает он. Лицо напряжено, голос жесткий. — А я знаю их всю их жизнь.

— Именно поэтому она не любит нянь! — не сдерживаюсь я. — Потому что думает, что мы отнимаем тебя у нее.

— Это абсурд.

— Детская логика, — парирую. — А у тебя дети, значит, их логика имеет значение.

Он молча смотрит. Я делаю то же самое, и воздух между нами сгущается. Не знаю, что добавить. И, кажется, он тоже.

Но вдруг взгляд Алека смягчается, и в нем читается уже не злость, а усталость.

— Кажется, мне вечно его не хватает, — говорит он.

— Не хватает чего?

— Чувства вины, — он проводит ладонью по лицу, и голос становится сухим. — Я не могу сейчас это обсуждать. Не когда...

Дверь со скрипом приоткрывается. Легкий топот маленьких ног по коридору, и мы оборачиваемся на Сэма, появившегося на пороге кухни. На нем пижама с супергероями.

Он щурится от света.

— Пап?

Лицо Алека мгновенно становится каменным, таким, каким я привыкла его видеть.

— Я здесь, — говорит он, подхватывая сына. — Что случилось?

Сэм бессильно роняет голову ему на плечо, как умеют только дети.

— Можно сегодня я посплю в твоей кровати?

— Можно. Пошли.

Они уходят по коридору без лишних слов. Не уверена, что Сэм вообще меня заметил, а Алек и вовсе не оборачивается.

Проходит много времени, прежде чем мое сердце успокаивается.

20. Изабель

Обычно тренировки меня спасают. Заставляют тело двигаться так, что ум замолкает, а склонность к самокопанию отступает. Но сегодня не срабатывает.

Я лежу на спине и делаю мостик, уставившись в потолочные светильники. Домашний спортзал Алека...

«Впечатляюще» – это слабо сказано

Каждый тренажер изготовлен по последнему слову техники. Подбор весов безупречен. Кондиционеры и вовсе выше всяких похвал.

Надо было заглянуть сюда раньше.

Физиотерапевт, тот самый, которого Алек настоял нанять, расписал программу реабилитации, чтобы укрепить мышцы вокруг тазобедренного сустава. Никаких резких движений. Никакого балета.

Пять-шесть месяцев.

Не сюрприз. Я знала об этом уже недели, месяцы, так что услышать вердикт вслух на этот раз не было так больно, потому что то, чего я боялась лишиться, уже случилось.

Мне не хватает запаха сосновой канифоли и пыльных танцевальных залов. Не хватает аплодисментов и оркестра. Слаженных движений на сцене, подобных потоку воды: то плавных, то стремительных. Не хватает адреналина после выступления, когда все танцовщики валятся в гримерки, запыхавшиеся, опьяненные еще одним прожитым вечером.

Не хватает ощущения, что я хороша в своем деле.

Мне не хватает кайфа от выжимания из себя большего.

Пять-шесть месяцев. Может, я еще смогу вернуться. Не в Нью-Йоркскую Академию Балета. Мечтать об этом теперь слишком опасно. Но в другую труппу. Может... надежда еще есть. Слабая, тоненькая ниточка, но она есть. Я не смогу танцевать вечно. И, судя по вчерашнему, возможно, мне осталось недолго.

Уснуть было трудно. Я прокручивала в голосе собственные слова и слышала, как резко они звучат, и все же... большая часть меня не жалела о них. Я понимаю, что он в сложном положении. Что компания для него важна. Но это не значит, что Алек не может чаще прислушиваться к чувствам детей.