Не поддающийся (чувствам) (СИ) - Волкова Дарья

Уверенные руки на руле. Часы, оплетающие широкое запястье. Мощные голые плечи. Треугольник темных волос на груди. Резкий профиль и поджатые губы.

Самый прекрасный человек на свете. И с ним мне все равно куда ехать. Лишь бы с ним.

Машина останавливается перед выездом на трассу. Рус оборачивается ко мне. Боже, я и забыла, что самое красивое у него на лице – брови!

– Согрелась?

– Да.

Машина выезжает на трассу. Здесь воды меньше, но все равно много.

– Рус, мне надо тебе кое-что рассказать.

– Я очень хочу тебя послушать, Рена.

Ты меня, главное, услышь. Важнее этого для меня ничего нет.

***

У всего этого есть какое-то разумное объяснение. И сейчас я уже готов его выслушать. Это даже хорошо, что Рена вызвалась сама все рассказать, и мне не надо будет вытаскивать из нее ответы на свои вопросы.

Ответы, которые мне нужны, и которые я уже готов слышать. Еще десять минут назад я ничего бы не услышал. Десять минут назад я был глухим. Мной руководило только одно желание – добраться до Рены. Как можно быстрее. А когда я ее увидел…

У всего этого должно быть какое-то объяснение. Как она оказалась почти без одежды, в дождь, в чужой мужской куртке, без телефона, похоже, и без денег и документов, на остановке где-то в дачном поселке. Хотя в первые секунды самым важным было то, что цела. Ни синяков, ни кровоподтеков – хотя я уже чего только не передумал, пока мчался к ней через дождь. Не так легко обидеть девушку – инструктора по самообороне. Но и полуголая без телефона на остановке в дачном поселке она тоже не должна была оказаться.

У всего этого есть причина. И у этой причины есть имя. И я уверен, что это мужское имя. Во что ты вляпалась, Рена? Кто тебя обидел? Синяков нет, но она явно в шоковом состоянии. Но не молчит. Это очень хорошо. Кажется, во мне просыпаются спавшие до этого начбезовские гены.

– Рена… Не бойся. Рассказывай.

Она глубоко вздыхает. И начинает.

***

Я думала, что никогда и никому не смогу рассказать все. Так, как оно было. И так, как я это прочувствовала. Ленэра не захотела меня слушать. Психологу в фонде – сама не смогла все рассказать.

Наверное, каждой истории приходит свой день и час. Моей – настал именно сегодня и именно здесь. В машине, которая катит сквозь дождь, управляемая обнаженным по пояс мужчиной. Интимнее обстановку для исповеди трудно придумать.

Глава 10.

– Дура была. Реально дура. Знаешь, у нас семья идеалистов, похоже. А, может, это я одна такая. Не знаю! Думала, социолог и юрист – идеальное комбо. Идеи всякие были дебильные – как сделать мир лучше. И все звоночки по ходу учебы игнорировала. Точнее, не считывала, хотя они были. Он же мне комплименты делал! Хвалил перед всеми. Я думала, за мозги. Как-то раз пришла на кафедру к нему, по учебе, а там тогда никого не было. А у меня так голова разболелась, просто ужас. И он мне шею размял, так, что голова прошла сразу! Я ему «спасибо», а он… Он меня, наверное, в тот момент меня лапал. А у меня ничего не звякнуло в голове, представляешь? И когда к себе домой позвал, тоже… Ноль подозрений, представляешь?! А там… Я даже сначала не врубилась, что происходит. А когда поняла…

Слова идут легко. Удивительно, но не сбивается дыхание, не дрожит голос, нет слез. И я продолжаю. Рассказываю о том, как прозрела, как мне говорили «Ты же сама пришла», как отбивалась. Меня спасло мое отчаяние и то, что Авдеев, и сам, кажется, верил в это свое «Сама пришла». И оказался не готов к моему отчаянному сопротивлению.

Рассказываю о том, как зареванная, в блузке с оторванной пуговицей, словом, совсем растрепанная – и мыслями и в чувствах – приехала домой. И как на одном духу выпалила Ленэре «Авдеев – мудак!». И дальше что-то на мелодраматическом. У меня тогда даже куда-то провалились страхи и паника. Я ждала поддержки, объяснения. Ведь Ленэра – моя бабушка, она умная, она прожила богатую на события жизнь, у нее авторитет и опыт, она мне сейчас все объяснит – то, чего я не поняла. Я до этого никогда не обращалась с ней за вот этим «Объясни». Типа, я сам с усам и умнее всех. В тот момент виртуальные усы у меня отвалились. Я была уверена, что Ленэра точно все мне расскажет, восстановит картину миру, сделает мир снова безопасным.

Она объяснила. Что Юлиан Аркадьевич не мог так поступить. Что, хотя она его знает мало, но он человек безупречной репутации. Что я просто что-то не так поняла. А я вспоминала жесткий захват, фиксирующий руки, хриплое дыхание у шеи, тяжесть чужого тела и сиплый шепот: «Ну ты же сама пришла».

Я сама пришла. И я сама что-то не так поняла.

Что-то тогда во мне треснуло от этого контраста, от этого противоречия. От несоответствия моего отчаянного желания получить поддержку и объяснения – и ответного «Рена, ну не придумывай, что ты как маленькая».

Может быть, мне стоило быть более настойчивой в своем рассказе. Добавить деталей. А я не могла. Я только пуговицу, почти вырванную, Ленэре показала. А она мне: «Давай, пришью».

И я пришью. Зашью в себе все. И сама справлюсь. И усы эти виртуальные отращу!

Наверное, если бы тогда дома был Аир – он бы все это сам из меня вынул, без всяких усилий с моей стороны. Но он тогда был в длительной командировке. А когда вернулся, я была уже зашита, застегнута на все пуговицы и с заново отращёнными усами. И ничего ему не рассказала.

Я делаю перерыв. Кошусь на Руса.

– Мне остановиться? – хрипловато спрашивает он.

– Зачем?

– Чтобы обнять. За рулем я тебя обнять не смогу.

Идеальная обстановка. Идеальный человек рядом.

– Не надо. В смысле, не останавливайся. Давай, ты меня обнимешь дома.

Я не знаю, что имею в виду под словом «дом». Я не знаю, куда мы едем. Куда Рустам привезет меня – там и дом.

Рус кивает.

– Договорились. Продолжай, Рена.

Можно было бы сказать, что впереди самое трудное. Но – нет. Трудного теперь быть не может. Однако я все-таки выдыхаю, перед тем, как продолжить. Я же видела, что между Русом и Каминским потрескивает. Теперь мне даже кажется, что все мое общение с Каминским, которое кончилось этим эпическим провалом с поездкой на дачу – оно из серии «Назло бабушке отморожу уши». Боже, неужели я настолько инфантильная?! Ладно, ничего, главное, что я это признаю.

– Рена, почему ты молчишь?

Потому что я подбираю слова. К тому, что произошло во время моей учебы, Рустам не имеет отношения. К тому, что произошло сегодня – очень даже. Но и тогда, и сейчас – это все звенья одной цепи.

– Это место, откуда ты меня забрал… Там где-то недалеко находится дача… дяди Леонида Каминского Я сегодня туда поехала с ним.

Со стороны водительского сиденья слышится свистящий выдох. Краем глаза вижу, как Рустам бросает на меня короткий взгляд, а потом снова глазами утыкается в дорогу. Там пока еще дождевой Армагеддон. Да, лучше смотреть туда.

– Зачем?! – все-таки выдыхает Рус.

– Я была неправа. Я сделала это зря. Я… Ну, я дура! Прости меня, пожалуйста.

Я сама не ожидала от себя этого покаяния. Собственно, так-то имею право ехать с кем хочу, и куда хочу.

Смешно. После того, как Рустам сорвался за мной, после его реакции на мою исповедь, после вопроса: «Мне остановиться?» – это смешно. Мне есть в чем раскаиваться. И я делаю это искренне, без сомнений.

Рустам коротко кивает. Мне вдруг вспоминаются слова Каминского про то, что Рустам человек резкий, и с ним трудно. Это вот кому как. Да, он рявкает на меня, да он не сыплет комплиментами. Но когда он кивает – это значит точное «да». Такое железобетонное «да», которое стоит тысячи слов. Я в этом уверена так же железобетонно. И от этого тепло. Мне нужно не только его понимание. Но и прощение.

– Спасибо, – выходит тихо. Дальше не то, чтобы тихо. Но я вдруг начинаю опасаться реакции Рустама на последнюю часть моего рассказа, и продолжаю осторожно. – Он там начал приставать ко мне. Я сбежала.