Непримиримая одержимость - Анис Дрети

Нервы были натянуты до предела. Я смотрела на его раздражающе идеальное, бесстрастное лицо, лихорадочно пытаясь придумать колкий ответ. Но ничего не пришло в голову – я была полностью в его власти. Оставалось лишь молча кивнуть.

Между нами растянулась невыносимая тишина, и я попыталась разрядить обстановку, сменив тему:

— Так… тебе нравится быть врачом?

Он посмотрел на меня со скепсисом, будто не веря, что меня действительно может не устраивать молчание.

Я закатила глаза.

— Дай угадаю. Ты ненавидишь светские беседы.

Он не казался тем, кто станет поддерживать пустую болтовню, или, по крайней мере, так мне говорила Амели.

Я даже растерялась, когда он удостоил меня ответом:

— Я предпочитаю исследования.

Я с облегчением вздохнула. Это был наш первый мирный разговор за день, и я хотела его продолжить.

— Тогда зачем идти в медицину и проходить ординатуру в одной из лучших больниц?

Он усмехнулся и сухо заметил:

— Кажется, ты и сама провела небольшое исследование.

Я опустила взгляд, стыдясь признаться, что весь день собирала о нём информацию. Как бы иначе я узнала детали его образования?

Он избавил меня от мучительного смущения неожиданным ответом. Его слова были взвешенными, пока он наносил антисептик на мою правую ногу ватным тампоном.

— Меня интересовала хирургия, но я видел, как всё больше пациентов после операций подсаживались на опиоиды. Зависимость в большинстве случаев неизлечима, так что я не видел смысла заниматься хирургией.

Ни за что.

Доктор открылся мне. Это было самое длинное предложение с момента нашей встречи. Но разве женщины не говорили мне, что он известен своей скрытностью, и даже его так называемый брат-близнец не знал о всех его делах?

— Ты сменил направление, потому что не хотел лечить людей, чтобы в итоге оставить их с худшей болезнью, — промолвила я задумчиво. Я видела последствия зависимости воочию, так что могла винить его за потерю веры.

Он пожал плечами.

— Моя карьера принесла бы больше вреда, чем пользы. Поиск не вызывающего привыкания обезболивающего был более достойным применением моего времени.

Его тон был монотонным и отстранённым, несмотря на удивительно благородные намерения. Он не хотел лечить кого-то, подсаживая на ещё большее зло.

— Значит, ты занялся исследованиями, чтобы найти не вызывающее привыкания лекарство? — спросила я.

Он кивнул, наклоняясь, чтобы осмотреть другую ногу. Шлейф его пленительного аромата – кашемира и амбры – полностью отвлёк меня.

О чём мы говорили?

Почему его запах так на меня действовал? Он успокаивал меня, но в то же время запускал первые сигналы тревоги.

Моя нога нервно дёрнулась, и я поспешила перевести разговор в безопасное русло:

— Спасибо, что заглянул сегодня вечером. Амели сказала, что ты был занят рабочими звонками. Тебе не обязательно было приходить.

Он замер на полпути, заматывая бинт вокруг моей голени.

— Я никогда не делаю то, чего не хочу.

Мои глаза расширились от явного смысла его слов. Он хотел быть здесь, со мной. Это было нечто большее, чем проявление врачебного долга.

Этот мужчина был невероятен. Он удивлял меня снова и снова. Он отказался от карьеры ради благородной цели, но говорил так, будто это был сугубо практический выбор – какой смысл лечить больных, если в итоге они оказываются в худшем положении?

С самого начала у него был талант просчитывать мои эмоции и делать точные выводы. Но я понятия не имела, что о нём думать, и внезапно мне захотелось узнать о докторе всё.

— Ты расскажешь мне больше о себе? — спросила я.

— Что ты хочешь знать?

Я бросила на него быстрый взгляд, а затем смело потребовала:

— Всё.

Лёгкое подёргивание в его глазу, подсказало, что он что-то обдумывает. Возможно, сколько ему стоит раскрыть мне?

И вот, когда мне показалось, что я перестаралась и превысила допустимую грань его терпения, доктор Максвелл снова меня ошеломил. Он продолжил обрабатывать мои травмы, как делал это прошлой ночью, понемногу открываясь мне.

Он вырос в Нью-Йорке, но учился в престижных школах-интернатах за границей вместе с братом-близнецом, который был столь же одарён в своей области. Они потеряли мать из-за передозировки наркотиков, когда были детьми. Я ожидала каких-то изменений в его тоне или выражении лица – проблеска уязвимости – когда он говорил о её смерти. Однако отстранённые слова слетали с его губ, словно мужчина говорил о далёкой знакомой, а не о своей матери.

Потрясённая, я открыла рот, чтобы выразить соболезнования, но он остановил меня. Её смерть ничего для него не значила. Они не были близки, и она провела большую часть его детства, перемещаясь между домом и реабилитационными центрами. Поскольку доктор Максвелл почти не знал её, он не чувствовал боли утраты. Однако это подогрело его интерес к лечению зависимости, поскольку он видел хаос, который та приносила в семьи.

Его отношение к родной матери было странным. У него не было никаких настоящих эмоций по отношению к ней, да и к отцу, если на то пошло. Все вокруг его раздражали, кроме, разве что брата и пары кузенов.

Я поняла, что утешение он находил в своей работе, потому что предпочитал одиночество, и спросила о деталях его лаборатории. Доктор Максвелл не проявлял недовольство из-за моих чрезмерных расспросов. Больше всего я ценила то, что он никогда не заставлял меня чувствовать себя глупее него. Этот мужчина был настоящим гением, и вопросы, которые я задавала, были, вероятно, элементарными, но он терпеливо отвечал, не отрывая от меня напряжённого взгляда.

Почему у меня возникало ощущение, что он рассказывал мне свою жизненную историю, лишь бы иметь оправдание бесцеремонно смотреть на меня? Лишь изредка взгляд доктора смещался, чтобы проверить свою работу. В остальное время его глаза оставались прикованными ко мне, почти навязчиво – он даже не моргал.

Моё сердцебиение участилось, когда я в очередной раз поймала его за разглядыванием.

— Почему ты продолжаешь смотреть на меня так?

Невозмутимый взгляд скользнул по его лицу, и он не стал отрицать обвинение.

— Потому что могу.

Я прерывисто вздохнула, пока он проверял мою лодыжку. Прикосновение было нежным, вопреки резкости в его голосе.

Быть единственным объектом внимания этого недостижимого мужчины оказалось неописуемо затягивающим, и даже такой гений, как он, не смог бы создать в своей лаборатории лекарство от этой потребности.

Сильные руки ощупали мою ушибленную лодыжку, и я прикусила нижнюю губу, когда его пальцы коснулись кожи вокруг. Я не доверяла чужим, и уверена – эта черта была у меня и до аварии. Не могла же я так кардинально измениться. И всё же моё тело с готовностью откликалось на его прикосновения.

Распухшая лодыжка служила необходимым отвлечением. Вчера вечером он снял боль с помощью лекарств и холодного компресса. Тёплая ванна тоже помогла, как и лекарства, которые дала Амели, – но онемение уже прошло, уступив место пульсирующей боли.

Доктор быстро это заметил.

— Я дам тебе что-нибудь от боли. — Он открыл один из ящиков, чтобы достать неиспользованный шприц. — Это должно помочь тебе продержаться до утра.

— Нет, — прошептала я. — Я не хочу укол.

Он нахмурился.

— Это маленькая доза, и она совершенно безопасна.

Доктор Максвелл рассказывал мне о своём опыте борьбы с зависимостью. Я также видела, что подобные вещества делают с людьми при повторном употреблении, и не могла мириться с этим.

— Дело не в этом. Я видела, как люди вкалывали себе такой же препарат. — Я кивнула на флакон с этикеткой «сульфат морфина». — После него они не могли ясно мыслить.

Он задумчиво посмотрел на меня.

— Я говорил тебе, почему основал свою лабораторию; я никогда не стану давать тебе морфин достаточно долго, чтобы вызвать зависимость. Большинство людей подсаживаются, потому что за ними никто не следит, но я всегда буду присматривать за тобой.