— Господин Исаков, — врач буквально еле дышит: — Марат!
Оборачиваюсь, хмуря брови.
— В чем дело?
Он весь бледный, и я начинаю сомневаться в каждой своей последней мысли.
Выписать меня могли еще вчера, но решили не устраивать истерик для дочери, которая и так не удержалась. Да и мне на руку тот факт, что он думает обо мне, как о пациенте.
— У меня для вас, — он опускает взгляд: — Плохие новости.
Делаю шаг ближе, возвышаясь над мужиком, и кивком головы даю понять, чтобы продолжал.
— Ваша супруга и дочь…
Смотрю на него, гуляя желваками, а внутри уже паника схватила в тиски так, что ребра треснули повторно.
— Что?!
Рявкаю и надвигаюсь на испугавшегося доктора.
— Авария, Марат…
Вскидываю брови, расширив глаза, а затем отрицательно качаю головой.
Сумка тут же на полу, и я давлю на перебинтованную грудь, чтобы доставить себе боль. Чтобы просто перестать видеть, леденящие кровь, картинки.
— Их повезли в двадцатую больницу. Наши слышали из скорой, я и попросил узнать…
Прикрываю глаза, стараясь, держать себя в руках, но…
— Насколько… — хмурюсь.
Из горла звуки не лезут, будто трахея обожжена до невозможности говорить.
— У меня мало информации, Марат, но знаю, что с водителем плохо.
Киваю, раскрыв рот, и ощущая, как глаза наливаются кровью, перемешанной с соленой влагой.
Срываюсь с места, отбивая в грудь кулаком, потому что нет сил.
Нет, мать его, сил выдержать эту пытку.
Запрыгиваю в автомобиль, который просил Дарину пригнать, и тут же без разбора дороги еду в эту долбанную больницу, недалеко от аэропорта.
Давай, малышка, ты же такая сильная. И дочь у меня сильная.
Рычу в пустоту, даже не замечая слез, что сами собой стекают с глаз.
Отбиваю по рулю со всей дури, и ору в машине как безумец.
Сука. Я тебя достану. В живых не оставлю. Плевать на все.
Ты позарился на то, что священно.
В каком-то вакууме добираюсь до больницы, бросив машину раскрытой, вылетаю и прямиком иду к первому попавшемуся медработнику.
— Девочка с женщиной! Их доставили, не знаю, часа два назад… — смотрю обезумевшим взглядом: — Я муж и отец…
На последних словах голос пропадает.
Мне указывают идти выше по лестнице, до реанимации, а когда я там оказываюсь, понимаю, что вокруг ни души.
И только горит неоном надпись, что туда входить нельзя.
Прислоняюсь лбом к стене и молюсь.
Впервые, сука, молюсь.
Молюсь, чтобы обе дышали, чтобы обе были в порядке.
Отдаленно слышу какие-то голоса.
Кто-то нервно кричит, и слышу какие-то успокаивающие слова.
Чувствую нутром и, оборачиваясь, вижу ее.
В разодранной одежде хромает, а взгляд такой потерянный и убитый.
— Дари, — выдыхаю с застывшим вздохом.
— Марат, — скулит она.
Подлетаю, успевая поймать ее прежде, чем она падает на пол.
— Марат, — плачет так горько, что гребанные слова быть сильным сейчас кажутся сущей хренью: — Звездочка моя…
— Ты в порядке?! Ты не ранена?! – вожу по ней глазами.
Она кивает, воя имя нашей дочери
Перевожу пустой взгляд на медработников, вытирая глаза.
— Что…— грудная клетка ходит ходуном: — С ней? — замираю.
— Ребенок сейчас в реанимации, осколок…— медсестра не сдерживает слез, а я лишь оседаю на пол, прижимая к себе жену, которая утыкаясь в грудь рыдает в голос.
Поглаживаю ее волосы, без остановки как сумасшедший целую в макушку.
Внутри будто душа умирает, скупые слезы все еще скатываются, и я шумно дышу.
Опустошение такое, что словами не передать.
Встаю, аккуратно поднимая свою малышку.
— Девочка моя, я сейчас, хорошо, — она резко вскидывает взгляд.
— Ты куда?!
Блядь, никогда не видел ее такой!
Прикрываю глаза.
— Я вернусь, хорошо?
Она отрицательно качает головой.
— Марат, нет… — так понимающе смотрит, вытирая слезы резко и грубо: — Нет, я вижу. Я знаю, куда ты собрался. Пожалуйста… Не сейчас.
— Я не дам ему дышать, пока моя дочь… — сжимаю челюсти, а Дарина, сдерживая рыдания, обхватывает лицо, прислонившись лбом к моему.
