СиСи подавленно молчал, пока, наконец, не смог выдавить из себя несколько слов.
— Я ошибся. Я признаю это.
— Еще бы! — мстительно воскликнул Мейсон. — Теперь тебе не остается ничего другого, как признать это. Ведь Мэри изнасиловал человек, которого ты считал гораздо лучше меня. Ты думал, что Марк Маккормик добр и нежен. И все это потому, что он прислушивался к твоим советам. Но все оказалось как раз наоборот. Я теперь, ловле этого ты еще хочешь, чтобы я отказался от желания наказать его?
Эта отчаянная контратака Мейсона привела, как обычно говорят в таких случаях, к полной победе.
СиСи чувствовал себя посрамленным. Он не посмел даже поднять глаза, чтобы взглянуть в лицо сыну. А тот продолжал добивать противника в его окопах, бросая слова тяжелые, как обвинения в суде.
— Лучше не вмешивайся в мои дела. А то, наверняка, еще натворишь чего‑нибудь, что другие будут расхлебывать всю свою оставшуюся жизнь. В нашем случае, ты, вообще, не имеешь никакого морального права вмешиваться. Ты изначально виновен. Сейчас должен предоставить право другим разобраться с твоими ошибками.
Высказав все, что думал, Мейсон двинулся к выходу. Но СиСи упрямо шагнул ему навстречу.
— Подожди.
Когда Тиммонс после разговора с судьей вернулся в свой кабинет, Иден сидела на краешке его стола болтая ногой.
На лице ее было написано выражение такой скуки, что Тиммонсу невольно пришлось извиняться.
— Прости, Иден, — сказал он, смущенным голосом. — Но этот разговор с судьей Хенсон я не мог отложить на другое время. Ты же видишь, как она была настойчива.
Иден грустно улыбнулась и взглянула на свои наручные часы.
— Да. Уже довольно поздно.
Окружной прокурор заискивающе улыбнулся.
— Я даже не заметил как день пролетел. Столько дел… Правда, в этом есть и одно положительное качество.
Иден вскинула голову.
— Какое же? — спросила она, поправляя рассыпавшиеся по плечам белокурые волосы.
Тиммонс соблазнительно улыбнулся.
— Наступило время ужина.
Иден философски заметила.
— Время летит быстро, когда все хорошо.
Тиммонс подхватил ее философское настроение.
— Время — понятие относительное. Оно может быть либо величайшим другом, либо величайшим врагом человека. Иден улыбнулась.
— С чего бы это ты, Кейт, стал так рассуждать? Ведь ты молод, у тебя вся жизнь впереди…
Он улыбнулся.
— У тебя тоже. Оно не более, чем просто эгоистическая мерка, индивидуальное представление. Всем кажется, что время безгранично. Но любой человек выделяет собственное время и меряет его на свой лад. И все измеряют его по–разному. Мы убиваем время. Проводим его… У нас бывает уйма времени. У нас его совсем не бывает. Мы распоряжаемся временем. Оно царит над нами. Мы обгоняем его. Тратим. Отстаем от времени. Идем с ним в ногу. Теряем его и находим. В юности его торопят. Старые люди и влюбленные хотят его замедлить. Вот ты, Иден, сама чего хочешь от времени?
Она лукаво улыбнулась.
— Я хочу успеть влюбиться. И обрести свое истинное предназначение.
Тиммонс усмехнулся.
— Тебе хочется и того, и другого вместе взятого? По–моему, это довольно странное сочетание. Не всегда эти вещи совпадают. И для того, и для другого необходимо, чтобы время остановилось. Но ведь это невозможно.
Но Иден решительно возразила.
— Но можно создать иллюзию того, что время остановилось. Я думаю, что именно это ощущение дает любовь.
Тиммонс рассмеялся.
— Наш разговор переходит в крайне любопытное для меня русло. Однако, я предлагаю его прервать не на долго, а затем продолжить в каком‑нибудь более уютном месте, чем этот казенный кабинет.
Иден встала.
— Ну что ж, думаю, ты прав. Пойдем отсюда. Они направились к выходу. Но в дверях Иден остановилась.
— О, подожди меня секундочку. Я забыла свою сумку.
Сумка действительно лежала на столе окружного прокурора. Но не она сейчас интересовала Иден.
Этот странный звонок, который ей пришлось принять от человека, говорившего с испанским акцентом…
К сожалению, она не запомнила номер телефона, который передала окружному прокурору.
То что он заперся один в кабинете, чтобы поговорить с этим человеком, вызывало у нее законное подозрение. Она решила во что бы то ни стало узнать, кто же это звонил и чем была вызвана такая таинственность в поведении окружного прокурора.
Иден уже взяла сумку и собралась было уходить, но решила бросить последний взгляд на стол Тиммонса.
Возможно где‑нибудь он оставил записанным телефон звонившего ему человека.
Она не ошиблась. Смятая бумажка из блокнота, на которой Иден написала этот телефон, лежала возле урны. Иден не могла спутать. Это был именно этот листок.
Нужно срочно что‑то предпринять!
Поскольку Тиммонс ожидая Иден топтался около двери, Иден решила прибегнуть к маленькой женской хитрости.
Раскрыв сумочку, Иден высыпала ее содержимое на пол. Она сделала вид, что это произошло случайно.
По полу кабинета звеня рассыпались разные мелочи дамского туалета: пудреница, губная помада, зеркальце и так далее.
Сокрушенно вздохнув Иден склонилась над валявшимися на полу вещами и стала неторопливо собирать их, подбираясь на корточках ближе к тому месту, где лежал смятый листок бумаги. Услышав шум, Тиммонс обернулся и насмешливо сказал:
— Что, даме не повезло?
Она испугалась, но ничем не выдала своего смятения. Откинув закрывавшие лицо волосы, Иден улыбнулась.
— Да. Я рассыпала все… Такая я растяпа…
Тиммонс рассмеялся.
— Ничего страшного.
Он подошел к Иден и, присев с ней рядом на корточки, стал делать вид, что помогает ей собрать рассыпавшиеся по полу мелочи.
Подняв откатившуюся далеко от стола помаду, он задумчиво посмотрел на нее, а потом поднял глаза и изучающим взглядом уставился на губы Иден, словно пытаясь сравнить соответствие цвета помады, которая была в тюбике и на губах Иден.
Она замерла в ожидании, и Тиммонс, истолковав это по–своему, медленно поднял руку и притянул к себе голову Иден и, наклонившись, поцеловал ее в губы.
Что это был за поцелуй, она слишком хорошо знала. Ничего общего с тем, как целуются страстные молодые влюбленные. Нет, тут был поцелуй, чреватый опасностью, легкое прикосновение, сдержанное напоминание об уже освоенных глубинах, мимолетное прикосновение, говорящее о многом…
Она не ожидала ничего другого.
Если бы Иден сейчас находилась в других обстоятельствах, она бы возможно не позволила бы Тиммонсу такой вольности. Однако, поскольку ее интересовало совершенно иное — а именно то, что сейчас лежало возле ноги окружного прокурора — она пошла на этот шаг.
Пока Тиммонс закрыв глаза целовал ее, она осторожно подняла с пола бумажку и зажала ее в кулаке.
Ветер с океана усиливался. Его резкие порывы раскачивали плохо установленные на рекламном щите гигантские буквы. Теперь лишь тонкие растяжки удерживали их от падения.
Мэри рыдала не успевая вытирать слезы носовым платком.
Джулия бросилась к ней и обняла за плечи.
— Прости меня, Мэри! Прости… Я очень виновата перед тобой. Я хотела помочь.
Но Мэри в истерике закричала.
— Вы все пытаетесь мне помочь. Все… И ты… И Мейсон… И Марк… Все знают, что нужно Мэри! Вы думаете, что вы правы? Нет, вы ошибаетесь. Только я знаю, что мне нужно! Мне нужно думать о ребенке. Я не могу убежать. Я не могу позволить кому‑то другому думать за меня.
Марк пытаясь успокоить Мэри взял ее за плечо.
— Не надо так нервничать. Никто не пытается думать за тебя.
Мэри резко оттолкнула его.
— Не надо, Марк. Не трогай меня, я говорю серьезно. Если будет надо, я проживу с ребенком одна. Мне никто не нужен!
Она была крайне возбуждена и не скрывала этого. Руки ее дрожали, из глаз градом сыпались слезы. Она выкрикивала слова, которые тонули в шуме ветра и скрипе раскачивающихся стальных конструкций.
— Но что ты намерена делать? — спросила ее Джулия. — Как ты собираешься поступать дальше?
