– Знаешь, – говорю тихо, – ты даже не понимаешь, что сейчас сама рушишь всё, что у нас было.
– А у нас уже ничего нет, – отвечает она. – Мы просто существовали рядом. Даже не жили. И я больше так не хочу.
Она резко разворачивается и не проронив больше ни слова уходит в спальню.
Гнетущее чувство заполняет грудь, потому что в глубине души, я знаю, что она не захочет дальше продолжать этот разговор.
Не захочет решать проблемы. Не захочет снова меня видеть.
Она сейчас в спальне с малышом. Должно быть уже собирает вещи, чтобы сбежать к своему новому ухажеру на дорогой тачке.
Я же стою посреди комнаты и слушаю, как хлопает дверь шкафа, как лязгает молния.
Я слышу, как она ходит по квартире.
Громыхает чемоданами, открывает шкафы, что-то роняет.
Ее шаги – короткие, решительные, холодные.
Как будто вымеряет расстояние до двери, где закончится всё, что у нас когда-то было.
Я не иду за ней. Просто сижу.
Пусто в голове.
Даже злости нет. Только тишина.
Гулкая, липкая.
Как будто весь мир застыл и смотрит, как я проигрываю.
Через пару минут она выходит с чемоданом, с прямой спиной, но глаза блестят.
– Я оставила в гостиной кое-какие вещи, – говорит тихо, прижимая к груди ребенка, которого я всё это время считал своим. – вышлешь мне их на новый адрес.
Она просовывает мне в руки ключи от квартиры. Так небрежно, будто сдает на ресепшен ключ от номера в отеле.
А потом…
Потом просто разворачивается и уходит.
Я не бегу за ней.
Просто стою, глядя на закрытую дверь, и чувствую, как прихожая будто съёживается, становится тесной, как будто из неё вытащили воздух.
Сажусь на пол, опираюсь о стену и закрываю глаза.
Всё внутри будто ломается.
Не из-за неё даже. Из-за того, что я сам позволил этому случиться.
Что-то прощёлкал, проморгал, упустил.
Жизнь, Надю, дело, семью. Всё.
На столе лежат мои чертежи. Музей, расчёты, графики, формулы. Мечты, которые разрушились.
Я беру один лист. Аккуратный, чистый, пахнущий бумагой и потом.
Сминаю.
Рву.
Швыряю в угол.
Бумага трещит, будто ломаются кости.
Я хватаю другой лист, потом ещё, и ещё.
Рву всё подряд, пока пальцы не режет бумага.
Пока не остаётся только куча обрывков.
А потом… просто сажусь на пол.
Среди белых лоскутков. И не могу остановиться.
Рыдания вырываются, хриплые, чужие.
Я, взрослый мужик, инженер, строил мосты, здания, города…
А свой дом не смог удержать. Свою жизнь тоже.
За окном свистит ветер.
Становится холодно.
Она ушла.
Я остаюсь сидеть в темноте, в пустой квартире, с руками, пахнущими бумагой и виски.
И вдруг понимаю: больше некому звонить, некого винить, некому доказать, что я чего-то стою.
Только я.
И эта тишина, в которой тонет всё, что когда-то было смыслом.
Глава 59
Надя
В архиве стоит сухой запах бумаги и старого металла. Воздух тяжелый, как будто пропитан пылью десятилетий. Я уже третий час сижу над стопкой папок и таблиц, и глаза слипаются от цифр. Максим сидит рядом. Терпеливый, собранный, будто у него батарейка вечная. Только пальцы устали крутить страницы, и кофейная чашка опустела уже раз в третий.
– У меня ничего… – бормочу я, закрывая очередную папку. – Всё то же самое: акты, копии договоров, сметы. Максим молча кивает, но не останавливается, продолжая листать очередную папку.
Мне бы его выдержку и упорство. Он, похоже, во всем такой. Ищет ответы, пока не убедиться в своих догадках. И вот сейчас у него взгляд, как у охотника, который знает, что добыча где-то рядом.
Я уже клюю носом над бумагами, когда слышу его короткое:
– Надь. Смотри.
Голос звучит как ток. Я вскидываю голову, словно очнувшись ото сна, и вижу, что Максим держит в руках потертую папку с логотипом «ГеоПроект». На обложке подпись самого Драгунского и дата. Два месяца до того, как мэрия официально объявила тендер.
– А вот и прямые доказательства… – шепчу я. Максим спокойно раскрывает папку. Внутри ровно разложены отчеты о проведении геологических изысканий, подписи инженеров, акты проверки, даже фотографии. А внизу подпись. Я присматриваюсь. Фамилия и инициалы самого мэра!
Меня пробирает холод. Я провожу пальцем по строкам, вчитываюсь: «Участок №7. Риск проседания. Не рекомендован под капитальное строительство».
Дата за два месяца до тендера.
– То есть они уже ВСЕ знали, – шепчу я. – Драгунский провел буквально все обследования и с самого начала знал, что этот участок не годится.
– Да, – отвечает Максим, глухо. – И если это так, то тендер был просто прикрытием. Он смотрит на меня с тем самым тяжелым выражением, когда человек уже сложил все кусочки мозаики.
– Похоже, они с мэром просто решили подставить Ильдара. Отдали ему проект, зная, что он провалится. А потом красиво прикроют всё «непредвиденными обстоятельствами». Отличный способ отмыть деньги и скинуть это на других.
Я не могу выдохнуть. Слова Максима будто бьют током. Перед глазами лицо Драгунского. То самое спокойное, уверенное, почти нежное, когда он там в ресторане говорил, что просто хотел быть причастен к великому проекту.
Враньё!
Наглое и лицемерное. И вот теперь я держу в руках все доказательства того, что он лишь очередной любитель халявной наживы за чужой счет!
Максим кладет руку мне на плечо.
– Надь… Я знаю, что тебе тяжело это принят. Но, по-моему, ты должна была знать правду.
Я молча киваю. Грудь будто стянуло ремнем.
– Я просто… просто пытаюсь переварить всю эту трехэтажную ложь. И понять, как им удалось все это так идеально обставить, замаскировав под благое дело.
Максим сидит напротив, согнувшись над столом. Свет настольной лампы выхватывает его профиль. Резкие черты, сжатые губы, сосредоточенный взгляд.
– Знаешь, Надь, – говорит он наконец, – чем больше я смотрю на все это, тем меньше верю в сказку про «великое восстановление культурного наследия».
Он стучит пальцем по таблице.
– Вот, смотри. Эти испытания. Наша фирма провела за два месяца до тендера. А потом тендер отдали Ильдару. Зачем?
Я поднимаю глаза. Максим смотрит прямо на меня. Спокойно, но в этом взгляде есть сталь.
– Если бы он хотел помочь, он бы предупредил. Но он молчал. Значит, ему это было выгодно.
Он снова перелистывает папку, нервно, будто не может отпустить. – Понимаешь, Драгунский вовсе не благородный герой, каким хочет казаться. Он не спасает Ильдара, он контролирует его.
Я нахмуриваюсь.
– Но я все равно не до конца понимаю? Как он может его контролировать именно сейчас?
Максим делает короткий, сухой смешок. – Он держит конкурента под рукой. И, возможно, через тебя тоже.
– Через меня? – слова выходят с трудом, будто я их глотаю.
– А как иначе? – он разводит руками. – Ты умная, ты была рядом с Ильдаром, знаешь все детали проекта, все документы. Ты для него идеальная точка доступа.
Я отвожу взгляд. Пальцы машинально сжимают край стола. Максим продолжает, чуть мягче:
– Я не хочу тебя обидеть, правда.
Но всё, что мы видим… – он поднимает папку, потряхивает ею, – выглядит очень грязно.
Я молчу. Внутри пусто. Контролировать через тебя. Эти слова звенят в голове, будто кто-то произносит их снова и снова.
– Я просто поражена… – я с трудом нахожу голос. – Он не был похож на такого человека. Он говорил правильные вещи, убеждал меня в великих мотивах.
Максим усмехается, но в улыбке усталость, не сарказм.
– Надь, у таких, как он, лицемерие просто часть профессии. Спокойствие, уверенность, нужные слова. Они вряд ли знают, что такое справедливая игра, когда за каждый за проекты платят такие деньги. А я уверен, что они с мэром отлично нажились на провале Ильдара.
Он аккуратно закрывает папку и тихо постукивает по ней ладонью.
