Звучит сигнал остановки, и я, кивнув, выхожу, оглядываюсь на него.
— Для начала... — вдруг, как юнец, лукаво смотрит: — Знаю, что тебе неважно, что я думаю, но ты чертовски красива. Я давно тебя не видел и… не мог отвести глаз, как только ты из машины показалась.
С неким упрёком смотрю на него. Однако по-женски я чувствую это разливающееся тепло. И ничего с собой не поделаю — оно просто есть.
— Это явно не то, — озвучиваю я с полуулыбкой.
Мы движемся дальше по коридору. А когда подходим к двери, я пропускаю его вперёд.
— Ты возобновил лечение? — наконец спрашиваю то, что крутилось на языке, но я всё оттягивала момент.
Включаю свет в прихожей, указываю раздеваться. Хотя это так глупо — он ведь жил здесь и всё знает.
— Я недавно в городе. Точнее — с сегодня.
Он оставляет своё пальто и, вопросительно вздёрнув бровь, спрашивает:
— Гостиная или кухня?
— Гостиная…
Мы движемся туда, а когда я в ожидании сажусь на диван, он выбирает сесть на ту же половину, но значительно дальше, чем когда-то раньше.
— Если что-то захочешь…
Гордей отрицательно качает головой, и его лицо приобретает рабочий вид. Так я называла все те моменты, когда включался Зарудный не муж — а Зарудный — важный человек.
— Это было не простое решение, и я считаю, что ты должна знать. Даже несмотря на наш развод. — сосредоточенно начинает мужчина: — Ты абсолютно, услышь сейчас, пожалуйста, абсолютно ничем не обязана и ничего не должна…. — в растерянности слушаю, а сама тем временем в уме перебираю варианты, о чем он: — Это полностью моя ответственность.
Одна из догадок после этих слов выбивается сильнее всего. И я уже знаю, что это про Пашу.
— Твой сын? — глухо я спрашиваю, на что Зарудный кивает.
— Да, Марта. Я перевез его в Москву. — холодным душем звучат слова.
Но, если ведь посудить, разве раньше я об этом не думала…?
Облизываю пересохшие губы, и на долю секунды отвожу взгляд в сторону.
— Хорошо, — наконец, звучит мое глухое: — Вы будете жить…
— Я намерен найти опытную и профессиональную сиделку, он, конечно, будет жить со мной.
Из слов бывшего мужа я понимаю, что здесь не фигурирует еще одна особа, которая, увы, в этом уравнении в любом случае есть.
— Не пойми неправильно, но тебе же и самому восстанавливаться надо, да и Ольга… — я пытаюсь мыслить рационально, однако, следующие его слова буквально вводят меня в ступор.
— Я отправил ее на лечение.
Теперь я, не моргая, смотрю в сторону Гордея.
— Ты что? — глаза готовы выскочить из орбит, потому что я чувствую насколько они расширены.
Я, безусловно, видела посылы, что женщина не в себе. Но…
— Специалист одного из психоневрологических центров осмотрел ее и…там нужна терапия. Причем не только медикаментозная. С таким неуравновешенным человеком оставлять ребенка, я бы посчитал себя скотиной.
В полной прострации сижу и молча смотрю сквозь Гордея. Я даже не понимаю свою реакцию сейчас. Не смогу просто проанализировать, потому что меня застали врасплох. Потому что эффект неожиданности здесь просто-напросто невероятных масштабов.
— Я говорю это тебе не с целью что-то доказывать, Марта, — вдруг продолжает он: — Я хочу вернуть тебе твою спокойную, безопасную жизнь. И хочешь ты того или нет, я это сделаю. А потом…
— Что потом? — перебиваю зачем-то быстро спрашивая.
Он встает с дивана, очевидно, заканчивая встречу, и с улыбкой вижу как сжимает кулаки.
— Потом я бы хотел каждую минуту твоего дня исцелять твою красивую душу, и реанимировать твое доброе сердце. Но я все понимаю, Марта. Все осознаю. — с горьким принятием звучат его слова, которые эхом повторяются в моих ушах.
После этого он выходит из гостиной в сторону коридора, а я так и остаюсь сидеть на диване.
Раздрай до основания, что я даже не замечаю горячую дорожку одинокой слезы, стекающей к губам. И я совершенно не понимаю, от чего я больше в таком состоянии.
Глава 58. Ольга
Три года назад
— Ты мне сегодня пожрать дашь или нет? — Андрей стучит кулаком по столу. По моему телу пробегает дрожь. Он вернулся после смены на скотобойне — уже прилично накатил. А я больше всего боюсь его в таком состоянии.
Агрессивный. Непредсказуемый. Он может ударить — я это знаю. Уже было. Поэтому молча, стараясь не раздражать его лишним словом, наливаю суп, ставлю перед ним.
— Андрюш, прошу тебя, не кричи... Паше...
— Как же я заебался, — он швыряет ложку в тарелку с борщом, и густые оранжевые брызги ложатся пятнами на белую, только что выстираную скатерть. — Я в своём доме что — не могу себя вести, как хочу? Паша то, Паша сё... Блядь... Нагуляла, а мне теперь терпеть этого инвалида всю жизнь.
Он смотрит на меня зло, сквозь мутный взгляд.
— Олька... Если б я только знал, чем закончится твой побег в эту твою малую столицу — на цепь бы тебя тогда посадил. Это всё гены твоей мамаши. Или у мужика того с головой что-то было, а? Кто он?
Он спрашивает это каждый раз, с той самой ночи, как я вернулась в станицу беременная на третьем месяце. И я молчу. Как в могиле.
Потому что никто не должен знать про Гордея.
Я храню его в душе, в сердце — как самое тёплое воспоминание. Как лучшее, что было в моей уродской и никому не нужной жизни.
И Пашку я родила — потому что он его. Его кровь. Его глаза. Его сын.
Разве возможно так сильно и так безответно влюбиться в мужчину, который старше тебя, который не твоего круга, который вообще чужой? И любить его все эти годы. Молча. Беречь в сердце, оплакивая свою несчастную любовь.
Это больно. Это ломает изнутри.
Не видеть. Не слышать. Не чувствовать его рядом.
— Андрюш, — нужно его успокоить, иначе он устроит скандал, а я не хочу, чтобы Пашке плохо стало, — Ну что ты, родной… Зачем же ты так?
Я давно научилась гасить в себе слёзы. Запирать боль внутри. Потому что никому она не нужна. Здесь слабость — как кровь в воде для акулы. Учуял — разорвёт.
Наливаю ему водки — полстакана сразу. После такой дозы он должен вырубиться.
Я так его ненавижу. Ненавижу, как он выглядит. Как говорит. Как ест, как спит, как дышит. Всё в нём мерзко. Всё чужое.
Но выхода нет. Пашка инвалид. Я не могу работать на полную ставку. А лечить сына на те копейки, что мне платят — невозможно.
Андрей ухаживал за мной ещё со школы. Оббивал пороги моего дома. Всегда твердил: «Ты будешь моей».
Я смеялась ему и судьбе прямо в лицо.
Не стану! Я другой жизни хочу!
Уехала в Питер — сбежала от матери-алкоголички. Та била меня за всё и ненавидела тихо, выжидающе. Проклинала, говорила: «Ты — вся в своего папашу. Такая же дрянь».
А мне ведь было пять, когда отец ушёл к другой женщине. Через год его не стало.
Мама не простила ему ни предательство, ни смерть. И всю свою злость, всю боль — выливала на меня.
А в Питере я впервые поняла — что такое настоящая жизнь без страха. Когда можно расправить руки — и взлететь.
А потом я встретила Его...
Гордей.
Сильный. Уверенный. Красивый. Такой, о каком я мечтала.
Он входил в здание администрации — а я смотрела и не могла отвести глаз. Секунда — и сердце моё перестало быть моим.
Но он меня не замечал. Красавица-жена. Двое детей. Верный, как пёс. Чужой. Недоступный.
От этого — ещё более желанный.
Я не верила своему счастью, когда он впервые заговорил со мной. Когда спас меня от того жирного сального ублюдка. Когда купил мне шаверму, как последнему голодному котёнку.
Он просто был рядом.
И я бы ела из его рук всё, что он мне предложит. Даже яд.
И то, что между нами было ночью. Как он шептал имя своей жены, а я, роняя слёзы на его грудь, сидела сверху. Я просто хотела хотя бы так… Хоть на секундочку.
