Спецназ. Притворись моим (СИ) - Алекс Коваль

— Придурок, — беззлобно огрызаюсь я, хватая чашку с кофе.

Делаю глоток. Божественно. Горячая жидкость растекается внутри, прогоняя остатки сна.

Никита берет блинчик, отламывает кусочек, макает в джем и подносит к моим губам.

— Ешь. Тебе нужны силы.

— Для чего? — я послушно открываю рот, слизывая сладкую каплю варенья с его пальца, глядя ему прямо в глаза.

Его зрачки моментально расширяются, становясь почти черными. Дыхание сбивается.

— Для того, чтобы выносить мое общество еще целый день, — ухмыляется он, но в глазах пляшут теплые искорки. — Мы же все еще изображаем влюбленных голубков, забыла?

— Изображаем, — эхом отзываюсь я.

​Сердце предательски екает. Изображаем. Конечно. Спектакль для родителей. Все это — просто игра. И когда-нибудь она закончится…

​Тогда почему мне так хочется верить, что это по-настоящему? Почему внутри все сжимается от одной мысли, что этот «отпуск» подойдет к концу и наша сказка закончится расставанием?

Ладно, не хочу пока об этом думать. Будь что будет…

Мы завтракаем, перекидываясь ленивыми фразами. Никита ворует у меня виноград, я пытаюсь отобрать у него булочку.

Это так по-домашнему. Так уютно.

Словно мы живем так уже сто лет.

— Собирайся, катастрофа, — наконец говорит он, допивая кофе. — Нам пора выдвигаться.

— Куда? — я потягиваюсь, чувствуя приятную ломоту в теле.

— Как куда? К твоим родителям. Изображать идеальную семью.

— Точно…

​Мы выходим из отеля, щурясь от яркого зимнего солнца. Морозный воздух щиплет щеки.

Садимся в такси. Никита обнимает меня за плечи, притягивая к себе. Я кладу голову ему на грудь, слушая ритмичный стук его сердца.

Едем молча. Я смотрю на заснеженные улицы Челябинска.

И вдруг меня осеняет.

— Никит…

— М? — он лениво перебирает мои пальцы.

— Слушай, а ты ведь к маме ехал. В отпуск.

— Ну.

— И так до нее и не доехал. Ну, нормально. По-человечески. Только на юбилее виделись, да и то… в суматохе. Давай к ней съездим? — выпаливаю я. — Прямо сейчас. Заедем переодеться только. Предупредим моих, что нас не будет до вечера, и рванем к Светлане Александровне! Ну пожалуйста!

​Сотников поворачивается ко мне. В его взгляде — удивление пополам с недоверием.

— К маме? Зачем?

— Ну как зачем? Ты же скучал! И она тоже. Не будь сухарем! Поехали, а?

Он молчит. Смотрит на меня, словно пытаясь прочитать мысли.

— Ты серьезно? Хочешь потратить день отпуска на посиделки с моей мамой? Вместо того, чтобы… не знаю, гулять? Или спать?

— Хочу, — твердо киваю я. — Мне она понравилась. И вообще… Ей же приятно будет! Ты сын или кто? Два года дома не был!

​На его лице медленно появляется улыбка. Настоящая. Теплая. Нежная.

— Ладно. Поехали.

​Мы заезжаем к моим родителям буквально на полчаса.

Мама, конечно же, встречает нас с распростертыми объятиями и кучей вопросов, но я быстро пресекаю допрос.

— Мамуль, мы спешим! К маме Никиты едем. А то он приехал и даже не навестил ее.

— Ой, какие молодцы! — всплескивает руками мама. — Правильно, доченька! Привет передавайте Светлане!

​Я быстро переодеваюсь. Влезаю в любимые джинсы, которые идеально обтягивают попу, и мягкий объемный свитер молочного цвета.

Удобно, тепло и уютно.

Волосы собираю в небрежный пучок. Минимум косметики.

​Спускаюсь вниз. Никита уже ждет. Он тоже уже успел сменить вчерашнюю одежду на джинсы и темный джемпер.

И снова выглядит так, что у меня слюнки текут.

Ну нельзя быть таким красивым, это незаконно!

— Поехали, красотка? — подмигивает он.

— Да! Пошли скорее.

Мы ловим такси и едем на другой конец города. Дом, где живет мама Никиты, — обычная сталинка с высокими потолками.

Дверь нам открывает Светлана Александровна. В домашнем платье, с накинутой на плечи шалью. Увидев нас, она замирает, а потом ее лицо озаряется такой радостью, что у меня самой щиплет в носу.

— Никита! Ирочка! Боже мой, какой сюрприз!

— Привет, мам, — Никита сгребает ее в охапку. — Прости, что без звонка. Мы тут решили… в гости нагрянуть. Не прогонишь?

— Да какое там! Проходите, проходите скорее! Замерзли, поди!

​В квартире у нее тепло и пахнет ванилью. И детством.

Уютно так, что хочется свернуться калачиком на диване и мурлыкать.

— Я как чувствовала! Тесто поставила, фарш накрутила! Думала, одна лепить буду пельмени, а тут такие помощники пришли!

— Мы с радостью! — заявляю я, моя руки. — Я обожаю лепить. Это так… медитативно.

— Ой, Ирочка, ты просто чудо! — сияет она.

​Мы усаживаемся за большой круглый стол на кухне. Никита раскатывает тесто. Его сильные руки с легкостью управляются со скалкой. Я наблюдаю за ним исподтишка, и у меня внизу живота снова начинает тянуть. Ну почему он такой сексуальный, даже когда просто готовит еду? У-у-у, я так долго не выдержу!

Мы с Светланой Александровной лепим. Разговор течет легко и непринужденно.

— А Никитка-то в детстве такой шебутной был! — рассказывает она, ловко защипывая края теста. — Однажды, представляешь, надел на кота свои плавки и пытался научить его плавать в ванной!

​Я прыскаю со смеху, чуть не роняя ложку с фаршем.

— Серьезно⁈ Кот хоть выжил?

— Кот-то выжил, а вот Никита потом неделю ходил с расцарапанной спиной и гордо всем говорил, что сражался с тигром!

— Мам! — стонет Никита, закатывая глаза. — Ну зачем ты рассказываешь этот позор?

— Пусть Ирочка знает, с кем связалась! — подмигивает она мне. — А еще он до трех лет боялся пылесоса. Думал, это монстр, который его засосет.

— Пылесоса? — я уже просто валяюсь от смеха. — Грозный Никита Александрович боялся пылесоса⁈

— Это был очень громкий советский пылесос! — защищается Сотников, но сам улыбается. — Он ревел как истребитель на взлете!

— Ой, не могу! — я вытираю выступившие слезы. — Никит, ты разрушил мой мир. Я думала, ты родился с каменным лицом и ничего не боялся.

— Много ты думаешь, Агапова, — он кидает в меня маленьким кусочком теста.

​Я ловлю его на лету и кидаю обратно.

— Дети, не балуйтесь с едой!

Мы смеемся так, что у меня начинают болеть щеки.

Атмосфера такая легкая, непринужденная.

Светлана Александровна оказывается мировой женщиной. Мы с ней сразу находим общий язык.

Пока Никита отходит ответить на звонок, мы успеваем пошептаться.

— Ирочка, — она накрывает мою руку своей, испачканной в муке. — Спасибо тебе.

— За что? — удивляюсь я.

— За него. Я давно не видела его таким… живым. После той истории с Вероникой он совсем закрылся. Стал черствым, циничным. А с тобой у него глаза горят. Он улыбается. По-настоящему.

​У меня сердце сжимается.

— Он… он замечательный, — искренне говорю я. — Просто ему нужно было время.

​Никита возвращается, и мы меняем тему. Когда с пельменями покончено и они отправляются в морозилку (а часть — сразу в кастрюлю), Светлана Александровна достает коробку с новогодними украшениями.

— Ох, я же совсем забыла! Гирлянду хотела повесить на окно, да стремянка шатается, боюсь лезть.

— Я повешу, — тут же вызывается Никита.

​Он берет гирлянду, встает на стул (стремянка ему и не нужна с его-то ростом) и начинает крепить огоньки к карнизу.

​Я стою рядом, подаю ему скотч и ножницы.

— Выше, левее… нет, правее! — командую я.

— Агапова, не зуди под руку, — ворчит, но делает, как я говорю.

— Я не зужу, я руковожу процессом! У тебя криво получается!

— У меня идеальный глазомер, я снайпер!

— А у меня чувство прекрасного! И оно страдает!

​Он спускается со стула, оказывается прямо передо мной.

​В комнате уже сумерки, горит только настольная лампа и сама гирлянда, которую он включил в розетку. Разноцветные огни отражаются в его темных глазах.

— Страдает оно, значит? — Никита обнимает меня за талию, притягивая к себе.

— Ага, — шепчу я, забывая, как дышать.