Спецназ. Притворись моим (СИ) - Алекс Коваль

— Сейчас исправим, — протягивает руку, убирает выбившуюся прядь мне за ухо. Его ладонь задерживается на моей щеке, большим пальцем оглаживает скулу.

Меня накрывает.

До дрожи в коленях. До бабочек в животе, которые устраивают там рок-концерт.

Он наклоняется. Мучительно медленно. Я нетерпеливо обвиваю руками его шею, вставая на цыпочки. Я тянусь к нему. Наши губы встречаются. Внутри все замирает, а потом взрывается салютом.

​Мы стоим, обнявшись, в мерцании огней, и мне хочется, чтобы этот момент длился вечно.

— Кхм-кхм, — раздается деликатное покашливание от двери.

​Мы отскакиваем друг от друга, как подростки, которых застукали родители. Светлана Александровна стоит в дверях с подносом чая. На ее лице играет такая теплая и понимающая улыбка, что мне становится стыдно.

​Но не за поцелуй. А за то, что мы всем соврали. Хотя она и сама сразу догадалась.

Она ставит поднос на стол.

— Какие вы красивые… — говорит она тихо. — Никита, сынок, я так рада за тебя.

​Никита смотрит на мать, потом на меня. Берет меня за руку и крепко сжимает.

— Спасибо, мам.

— Слушайте, — вдруг говорит Светлана Александровна, — а что мы все одни да одни? Может, позовем родителей Иры? Посидим по-семейному, пельмешки попробуем?

​Я замираю.

— Ой, а это удобно? — спрашиваю я, глядя на Никиту.

— Конечно удобно! — машет рукой его мама. — Места всем хватит! Звони, Ирочка, звони!

​Никита кивает мне:

— Думаю, это отличная идея.

​Я достаю телефон и набираю маму.

— Алло, мамуль? Привет еще раз. Слушай, тут такое дело… Светлана Александровна приглашает вас на пельмени. Мы тут столько налепили! Приезжайте!

— Сейчас? — удивляется мама.

— Сейчас. Мы вас ждем.

Глава 24

Пока родители едут, Светлана Александровна отправляет нас с Никитой в магазин за продуктами. Нужен горошек для салата и так, по мелочи.

Выходя из подъезда в морозный челябинский вечер, Никита, ни капли не раздумывая, берет меня за руку. Так бескомпромиссно и собственнически, что к моим губам приклеивается дурацкая улыбка.

— Это необходимо, да? — решаю уточнить я, хитро прищурившись.

Сотников стреляет глазами на наши сцепленные ладони: его — в черной кожаной перчатке и моя — в белой варежке в розовый цветочек.

— Полное погружение в фиктивные отношения, Агапова. Ты же не хочешь, чтобы наше вранье неожиданно было раскрыто? — беззастенчиво говорит мужчина.

— Тут нет никого, кто мог бы нас спалить.

— Глаза повсюду. Не обманывайся.

— Ой, да просто признай уже, что тебе нравится держать меня за руку! — шлепаю я его свободной ладошкой по плечу, обнимая и прижимаясь всем телом к его руке.

— Раскусила. Нравится.

Никита быстро подается вперед и с улыбкой чмокает меня в губы. А затем еще, и еще пару раз, прошептав так, чтобы не расслышал случайный прохожий:

— И целоваться мне тоже с тобой нравится, Ириска.

— А что еще нравится? Расскажешь?

— Покажу. Когда останемся наедине.

— Договорились! — посмеиваюсь я.

Снег похрустывает под нашими ногами, пока мы довольные топаем в сторону ближайшего супермаркета. Проходя мимо детской площадки советского производства, Сотников делится со мной историями из своего детства, которое прошло в этом самом дворе старенькой «сталинки». Рассказывает, как он любил делать на качеле «солнышко». Как гонял с пацанами «в баскет» на полуразрушенном нынче корте. И как в пятом классе подрался с одноклассником и до позднего вечера не решался вернуться домой, потому что не хотел расстраивать маму.

Я в красках представляю себе резвого, шебутного пацана, каким был Никита, и улыбаюсь во весь рот. Такой Никита Сотников — это взрыв мимимитра. Это в десятки раз милее видео с котиками, какие мне периодически скидывает Аврора.

В магазине Никита подхватывает переносную корзину для продуктов. Первым делом мы заходим в отдел с фруктами. Пока Сотников выбирает мандарины, я беру пару веточек винограда и несколько груш. Взвешиваю и кидаю в корзину Ника.

— Я пойду добуду нам зеленый горошек.

— Найдешь, где он?

— Не настолько я беспомощная!

Клюю его в щеку и пускаюсь по рядам в поисках консервов. Первые пару раз промахиваюсь, зато за третьим поворотом наконец-то оказывается заветный стеллаж.

— Бинго! — смеюсь себе под нос и подхожу к полке с горошком и кукурузой.

Сомневаясь, разглядываю две банки разных фирм. Снимаю с полки одну — известного бренда — и слышу за спиной шуршание колесиков тележки. Бросаю неглядя, будучи уверенной, что это Никита:

— Как думаешь, какой фирмы лучше взять?

Оглядываюсь с улыбкой.

У меня за спиной не Сотников, а его несостоявшаяся женушка.

— Вероника, — не спрашиваю, констатирую. Улыбка сползает с моих губ. Я приземляю банку с горошком обратно на полку и подбираюсь всем телом, скрещивая руки на груди.

— Зря поставила, неплохой выбор, — трогает ядовитая улыбка губы девушки.

— Не уверена, что готова довериться тебе в этом вопросе, — зеркалю я ее оскал.

Вероника улыбается еще шире, явно забавляясь.

Мне же с невероятной силой хочется ей врезать!

— Зря. У меня в этом вопросе, очевидно, будет опыта побольше. Лет на…

— Что ты здесь делаешь? — перебиваю я.

— Живу. Это мой район, дорогуша, — цокая каблуками, приближается Вероника. — А что, Никита не рассказывал? Когда-то в этом супермаркете мы и познакомились.

Меня изнутри опаляет жаром. Мне приходится собрать всю свою выдержку в кулак, чтобы не вздрогнуть. Но эта курица явно что-то замечает, потому что выдает на распев:

— Мы с его мамой живем в соседних подъездах и до сих пор мило здороваемся при встрече, — торжествующе бросая в свою продуктовую тележку ту самую банку горошка, которую я только что вернула на полку.

Меня начинает медленно потряхивать изнутри. Что-то горячее, горькое поднимается из самых глубин моей души, вставая комом поперек горла.

Ревность.

Головой я понимаю, что глупо ревновать его к прошлому. Тем более такому. А сердце сжимается и ноет. Потому что это их район, их магазин и их, черт побери, прошлое! Когда-то он с ней гулял между этих полок, выбирая продукты. С ней возвращался домой, дурачась и целуясь. И это ее он страстно любил после их совместно приготовленного, возможно, при свечах, ужина. Любовь к этой напомаженной сучке жила в сердце Никиты.

Моего Никиты…

Когда мы сидели в ресторане и я не знала всех вводных, мне было проще относится к Веронике как к глупой, зазря сотрясающей воздух женщине. Но сейчас… Ее взгляд меня бесит! Ее улыбка раздражает! Каждой клеточкой своей души я ее ненавижу! Я ее отторгаю! Я желаю ей… много плохого! За то, как она поступила с мужчиной, который ее безоговорочно любил. Ни один человек в мире не заслуживает такой любви и такого друга. Ни один. Тем более Сотников!

Я никогда не была ревнивой. Теперь понимаю, что просто раньше я никогда не привязывалась к мужчине настолько, чтобы испытывать это неприятное, разрушающее, ядовитое чувство. И сейчас оно меня накрывает так ошеломляюще неожиданно, что я впервые в своей жизни теряюсь. Не огрызаюсь, не вцепляюсь в волосы этой курицы, не закатываю скандал. А просто позорно молчу.

— Что такое, у дерзкой малышки закончились слова? — хмыкает Вероника. — Надо же!

Я набираю полные легкие воздуха, вдыхая через нос.

Возьми себя в руки, тряпка!

Натягиваю на лицо улыбку и говорю:

— Почему же закончились? Как раз подбирала, чтобы уточнить, это в этом районе Никита застукал на тебе своего лучшего друга? Или как?

Тут-то маска бывшей Сотникова дает слабину, и ее лицо искажает гримаса.

— Это была глупая ошибка.

— Полюбить тебя для него было глупой ошибкой, а застукать вас — благословением, — произношу я, четко проговаривая каждое слово. Удостоверившись, что смысл моей фразы дошел до крохотного мозга этой неприятной женщины, я, крутанувшись на пятках, хватаю с полки банку зеленого горошка и собираюсь уйти. Но в спину мне летит нервное: