Серебряный город мечты (СИ) - Рауэр Регина

И за Фанчи добавить.

Потому что в совпадения у меня верить не получается: куклу ищут, не гнушаются ради неё взламывать чужие квартиры и по голове бить, а значит слушать и понимать придётся.

— Любош, Алехандро, Марек, Ага. Кого он мог узнать? Или испугался в целом? Увидел кого-то ещё? Мы ведь не одни там были! — она почти вскрикивает, а после заговаривает быстро, пылко, тараторит, закрыв глаза. — Любош всегда интересовался историей, даже на раскопки ездил. И артефакты он разные любит. Папе никогда не нравился его хаотичный подход. У Любоша сарматский шлем соседствует с погребальной маской майя. Он то ищет Атлантиду, то Эльдорадо, то готов разгадывать рукопись Войнича. Ага была недавно в Кутна-Горе, рассказывала про собор и Влашский двор. Она ведет блог, готовит материал.

Север выдыхает шумно, трёт виски, что, думая, всегда делала, а пани Власта её всегда же отчитывала и отучала.

Не отучила.

— Марек… он в нужном времени, в нужном месте. Мы встретились здесь, а его тетушка оказалась знатоком старинных кукол. Легенд тоже. И получается он больше всех может быть в теме. Алехандро… не знаю, мы познакомились на выставке. Он спас меня от пани Богдаловой, потом розы притащил и на свидание звал.

Север замолкает, переводит дыхание.

Ёжится.

Становится будто бы меньше, пусть в ней и так ни роста, ни веса. И мысль о пани Гавелковой со всеми её супами, котлетами и прочей снедью возникает крайне неуместно, но возникает, и Север к ней отправить хочется.

Пусть откормит.

— Я подозреваю друзей, перебираю знакомых людей, думая, кто из них мог ударить Фанчи, — теперь слова она чеканит глухо, и они, слова, делаются тяжёлыми. — Это… дико. И неправильно. И может я ищу чёрную кошку в тёмной комнате, но мне нужен этот Герберт, понимаешь?

Это не прихоть.

Не очередная выходка Попрыгуньи Стрекозы.

Она не договаривает, она лишь вопрошает.

Отчаянно.

И в глазах её зеленеющих отчаянье это плещется, и это тоже дико и неправильно, невозможно, потому что не бывает Север в отчаянье, не может быть, только не она.

Я ведь её знаю.

Или нет?

— Тогда смотри билеты до Либерца. Поехали в гости к Герберту, — я предлагаю.

Решаю и говорю быстрее, чем успеваю подумать о том, что эта спонтанная идея не настолько уж хороша и разумна. И нельзя, наверное, вот так, с бухты-барахты, не договорившись с Йиржи, что Айт у него задержится не до этого, а до следующего вечера.

В целом, нельзя вот так.

И вдвоем.

И пусть не прихоть и блажь эта очередная выходка Север, но меня по сути она не так и касается, и играть в доктора Ватсона не хочется, и можно завалиться обратно домой и в очередной бессчетный раз напиться.

Сослаться, успокаивая остатки совести, на то, что Север меня в общем-то никуда и не зовет, не предлагает ехать в Либерец, поскольку к пану Герберту она общаться собралась, судя по всему, одна.

Или, быть может, в компании Любоша.

Или Алехандро.

Или кого-то ещё, ибо, к восторгу и радости Север, поклонников у неё всегда хватало, и звезду с неба достать ради неё они поголовно и всегда были готовы, впрочем, и дракона одолеть во имя Кветославы Крайновой они не отказывались.

Герои, мать их.

Я же не герой.

И, значит, можно уходить и не вникать ещё больше в её проблемы. Пусть разбирается сама, я и так помог, я и так приехал из-за нее в Прагу, а после потащился в Эрланген, я и так за ней присмотрел, как просила мама.

Хватит.

Кутна-Гора, Айт и ром.

— Сейчас? — Север изумляется.

И, видимо, местами мы с ней когда-то поменяться успели, раз здравый смысл включается у неё, а бредовые и спонтанные идеи синтезируются у меня.

Мир окончательно сошел с ума.

И я заодно.

Потому что, вынимая из её рук телефон и открывая поисковик, я соглашаюсь:

— Сейчас.

Глава 19

Апрель, 6

Либерец, Чехия

Квета

Я просыпаюсь от набата.

Что глух и протяжен.

Что ирреален.

Что из моего сна, в котором пахло гарью, а пепел припорашивал щербатую брусчатку площади, в котором я брела босиком, а колокол бил тревожно этот самый набат, рыдал по кому-то, колыхал туман, и разглядеть я никого не смогла.

Не отыскала.

Я лишь потерялась сама.

И сейчас, в настоящем и реальном, я тоже теряюсь, пытаюсь, шаря рукой в поисках телефона, осознать который час и откуда продолжает разноситься грохот.

Стук.

Моё имя.

И осознание, что колотят в дверь номера, наконец приходит. Проскальзывает, разгоняя остатки сна, в мысли, заставляет сесть, соскочить с кровати, дернуть на себя одеяло, и об упавшую подушку я запинаюсь, почти падаю, но удерживаюсь.

Ругаюсь.

И замолкаю.

Замираю, переставая заматываться в одеяло, перед окном, что задёрнуто не до конца, и между тяжёлыми полосами штор виднеются крыши домов, улица, багровый рассвет, в котором есть что-то неправильное.

Пугающее.

Совсем не рассветное.

И осознавать что именно не так в этом рассвете я… не хочу, не даю себе, рассматривая полыхающее небо.

Бездумно и заворожено.

И понимание причин этого рассвета я задвигаю куда подальше, не пускаю в мысли, и пошевелиться я не могу, не подбираю упавшее одеяло.

Я смотрю.

А в дверь снова стучат, громыхает голос Дима:

— Вета!

Он барабанит отрывисто, нетерпеливо. Ещё немного и сотрясающаяся от его ударов дверь не выдержит, падёт смертью храбрых и вторым Измаилом, поскольку я не отзываюсь, не могу оторваться от чёрного неба и алых всполохов.

Далеко ещё до настоящего рассвета…

— Север!

Дим рявкает.

И его то ль давно прилипшее обзывательство, то ль уже привычное прозвище в чувство приводит, заставляет вздрогнуть, отмереть и одеяло поднять.

Открыть дверь, опередить, сказать — уже зная, что мне скажет он — самой:

— Там пожар.

— На Ян Гуса, — Дим осматривает меня с ног до головы, скользит подозрительным взглядом, и объявить, что не моих рук дело сие происшествие, тянет.

Но я молчу.

Прижимаю крепче к груди треклятое одеяло, что сползти порывается, переступаю с ноги на ногу, поскольку пол холодный, я же босиком.

Почти как во сне.

— Ты думаешь… — я начинаю.

А Дим обрывает:

— Не думаю. Я схожу и посмотрю, — он говорит, впихивает руку в рукав куртки.

Впопыхах впихивает, а от того рука не впихивается.

И он злится, распоряжается резко:

— А ты сиди в номере, Север.

Жди.

Конечно, безусловно, вестимо.

Вот просто щас, как любит говорить его сестра и как с ядовитой любезностью и покорностью выговариваю ему я, бросаю в спину, потому что ждать и проверять, как я сяду на кровать и стану преданно ждать, Диму некогда.

Он спешит, почти бежит.

И бежит.

И догнать его я не успеваю.

Я опаздываю.

Даже если свитер натягиваю, скатываясь с лестницы старого отеля, даже если джинсы застёгиваю, уже вываливаясь на улицу, даже если бегу, ставя рекорды и задыхаясь от скорости и запаха вполне реальной гари. Даже если бежать совсем чуть-чуть, до перекрестка и направо, даже если… я всё равно опаздываю.

Он уже взбегает на крыльцо.

Заходит.

В седьмой дом на улице Ян Гуса.

Что окружен ещё не зацветшими рододендронами, что прекрасен даже в огне, и каменные гаргульи, застывшие под крышей и обхваченные языками пламени, в этом инферно прекрасны. Они скалят острые зубы, выглядят живыми, и зря хмыкал Дим, что моё воображение слишком буйное.

Не правда.

Они, гаргульи, живы и разумны.

Они, знающие всё и наперед, понимали сразу, что мы не успеем, не придем в гости к пану Герберту, а поэтому ухмылялись уже вчера, провожали насмешливыми взглядами, когда мы прошли мимо, решили, что до утра визит ждёт, поскольку не в двенадцатом часу ночи и не после долгой дороги заявляться к почтенному пану.

Лучше бы заявились.