Разрешаю себе Любить (СИ) - Адам Карина

Он там. Я знала это точно, даже не глядя. Сердце сжалось, как перед прыжком.

Сенька сидел у дерева, за гаражом, там, где свет не доставал. Просто сидел, обхватив голову руками, как будто пытался спрятаться не только от мира, но и от себя. Он не услышал, как я подошла. Или сделал вид.

— Сень…

Он поднял голову. Лицо было другим чужим. Ни привычного упрямства, ни мальчишеской наглости. Только опустошённость. Такая, от которой перехватывает дыхание.

— Ты слышала, — сказал он хрипло. Ни вопроса, ни объяснения.

Я кивнула. Села рядом, не касаясь. Молчали.

— Я не знал, — прошептал он. — Клянусь, не знал.Это было до «нас». Перед тем, как она перевелась к нам в университет, мы столкнулись в клубе. В ту ночь, я совершил глупость, поддался искушению.Она исчезла тогда. Просто… пропала. И я… я думал, что всё. Всё кончено. Но потом черед месяц она перевелась к нам в университет. Наши с тобой отношения вышли за грань дружбы, и многое изменилось.

— А если это правда?

Он закрыл глаза.

— Тогда… я не знаю, что делать.

Мне захотелось закричать: «Как ты мог⁈» Но голос не шёл. Вместо этого я спросила:

— Ты её любил?

Сенька открыл глаза. Посмотрел на меня не пряча взгляда, впервые за весь вечер.

— Нет. Не так. Это было… глупо. Быстро. Жадно. Много боли, много страха. Не любовь.

Я повернулась к нему.

— А я?

Он не ответил сразу. Только вздохнул, будто набирался сил. Потом тихо, почти шёпотом:

— А ты всё, что у меня есть.

И вдруг стало страшнее. Потому что если всё это я, то что тогда он сделает с этим «всем», когда станет по-настоящему тяжело?

Я посмотрела в небо. Там не было звёзд только тонкая дымка, как будто вечер пытался спрятать своё лицо.

— Тогда будь честен. Не со мной. С ней. С собой. И если надо останься, но останься по-настоящему. Не наполовину.

Он кивнул. Очень медленно.И мы снова замолчали. Рядом. Но каждый в своём страхе. В своей ночи.

Утро было несказанно тихим. Ни стука посуды, ни разговоров, ни запаха кофе дом будто застыл, затаился, опасаясь любого нового слова. В гостиной опущенные жалюзи, тень деревьев на полу, а на кухне мама, тётя Лена и дядя Саша. Все молчали. Даже взглядов не было. Одни стены, пустые чашки, чуть подрагивающая скатерть.

Сенька вошёл медленно. Ни крика, ни дверного хлопка. Только шаги. Носил вчерашнюю футболку, мятый капюшон, растрёпанные волосы, как будто всю ночь не спал. Или как будто старел всю ночь.

Он подошёл к столу. Не сел.

— Это правда, — тихо сказал он. — Да. Я не знал, что она беременна. Но то, что было между нами… это было. Один раз. И я не горжусь. Не защищаюсь. Не оправдываюсь. Я виноват.

Мама вскинула на него глаза. В них тревога, усталость, но и что-то ещё, страх не за него, а за то, кем он станет теперь.

— Почему ты молчал? — тихо спросила она.

Сенька опустил взгляд.

— Потому что не думал, что это вернётся. Потому что надеялся, что всё останется в прошлом. И потому что боялся, что потеряю… — он на секунду замолчал, — всё, что для меня важно сейчас.

Тётя Лена прикрыла рот рукой. Дядя Саша посмотрел на сына пристально, не как на мальчишку, а как на мужчину, которому придётся выбирать.

— Что ты собираешься делать? — спросил он.

Сенька глубоко вдохнул. Долго молчал. Потом сказал:

— Если это правда, я не отвернусь. Я не исчезну. Я не брошу. Не потому что она заставила. А потому что ребёнок не должен быть заложником нашей драмы.

Он виноват меньше всех.

Слова упали на кухню, как камешки в воду. Тихо, но с кругами.

— Я хочу знать точно. Пройти всё. С ней. С врачами. Я не бегу. Просто… мне нужно знать.

Мама опустила голову. Тётя Лена вытерла глаза салфеткой. Дядя Саша встал и, не говоря ни слова, похлопал Сеньку по плечу.

— Ты сам теперь за это отвечаешь. Целиком. Понял?

Сенька кивнул. У него дрожала челюсть, но он держался.

И в этой тишине, полной тревоги и впервые взрослости, он вышел в коридор, не громко. Просто тихо. А за ним осталась семья, которой предстояло научиться жить с новым знанием.

35

Домой мы вернулись в полной тишине. Ни у кого не было ни малейшего желания обсуждать произошедшее. Воздух в машине будто застыл плотный, вязкий, наполненный словами, которые никто так и не решился произнести. Но даже в этом молчании я чувствовала, что каждый из моей семьи переживает за меня. По-своему.

Даже Макар обычно насмешливый, неугомонный сидел с опущенными глазами и рассеянно вертел в пальцах браслет на запястье. У него всегда был этот жест, когда он нервничал.

Когда мы вошли в квартиру, мама первым делом включила свет в прихожей и сразу же, машинально, приглушила его. Как будто яркость могла ранить сильнее, чем всё, что уже случилось.

Папа снял куртку, повесил её, не сказав ни слова. Обычно он шутит, комментирует новости, спрашивает, что у нас с Макаром но сейчас он просто стоял, уставившись в пол, будто ждал, что кто-то скажет что-то первое.

Я почувствовала, как пальцы зябко вцепились в ремешок сумки, и прошептала:

— Я… в комнату.

— Подожди, — тихо сказала мама. — Если тебе захочется поговорить… хоть ночью…

Я кивнула. Не уверена, увидела ли она это, я уже почти развернулась, но её голос догнал меня:

— Мы рядом, слышишь?

Я не ответила не могла. Только кивнула снова, пошла по коридору, а за спиной услышала, как Макар негромко говорит:

— Ей нужно время. Не давите.

В комнате было темно, тихо, как в аквариуме. Я закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и на секунду позволила себе выдохнуть долгий, дрожащий. Слёзы не пришли. Я будто вся высохла изнутри.

Медленно села на кровать, не раздеваясь. Телефон валялся в сумке, но я не могла даже дотронуться до него. Не хотела видеть сообщений. Не хотела слышать Сеньку.

Не сейчас.

Я всё ещё не верила, что это произошло.Я сидела, скрючившись на краю кровати, и смотрела в темноту. За окном редкий свет фонаря колыхался на стене, как тень чего-то далёкого и ускользающего. В голове было пусто, как после взрыва. Только гул приглушённый, тягучий.

Щёлкнула ручка двери. Я даже не повернулась знала, что это кто-то из своих. Чужие так тихо не входят.

— Я постучу, когда буду уходить, — сказал Макар. Голос его был странно спокойным, без обычного шутливого тона.

Он вошёл, не включая свет, сел на пол рядом с кроватью, облокотился на край. Несколько секунд мы сидели молча. Только дыхание, моё и его.

— Знаешь, — сказал он, — мне сегодня захотелось разбить Сеньке нос. По привычке.

Он усмехнулся коротко, безрадостно.

— Но потом подумал: если ты будешь плакать из-за него, зачем делать тебе ещё хуже?

Я не ответила. Только дёрнулось горло. Хотелось сказать что-то хоть одно слово, но не было сил.

Макар вздохнул.

— Всё как-то слишком быстро стало по-настоящему, да?

Он не ждал реакции. Просто остался сидеть рядом.И это было достаточно.

Мы с Макаром по-прежнему молчали. Он сидел на полу, раскачиваясь вперёд-назад, будто укачивал сам себя. Я обхватила себя за плечи не от холода, от какого-то внутреннего озноба.

Через несколько минут снова щёлкнула дверь. Уже тише. Осторожнее.

— Можно? — мама заглянула, прижимая к груди кружку.

Я чуть кивнула.

— Я… просто хотела, чтобы у тебя было что-то тёплое. — Она поставила кружку на тумбочку. — Ромашка. Я знаю, ты не любишь, но сейчас полезно.

Макар поднялся и отступил к стене. Мама прошла ближе, села рядом со мной на кровать и медленно, будто спрашивая разрешения каждым движением, обняла за плечи.

— Ты не обязана ничего рассказывать. Ни нам, ни себе, — прошептала она. — Просто… проживи это. Мы с тобой.

От её теплоты у меня впервые за весь день защипало в глазах. Я уткнулась в её плечо, как в детстве, когда болела или пугалась грома.

И мама не говорила больше ни слова. Просто гладила меня по спине, как будто этим могла вернуть мне дыхание.