Сирена и Оракул (СИ) - Горожанкин Владимир

Впервые я слышал от нее такие слова. Не циничные остроты, а отголоски…вины? Сожаления? Маска действительно дала трещину.

— Почему ты такая, Сирена?» — вырвалось у меня само собой — что сделало тебя…такой?

Она посмотрела на меня долгим, тяжелым взглядом. Казалось, она колеблется — захлопнуть ли снова дверь, оттолкнуть меня очередной колкостью, или…или позволить себе эту слабость. Алкоголь и одиночество сделали свое дело.

— Что сделало? — повторила она тихо — жизнь сделала, Арти. Этот гребаный город. И люди в нем — она снова наполнила свой стакан, ее рука слегка дрожала — ты пришел ко мне таким…чистеньким. Правильным. С горящими глазами. Верил в правду, в справедливость… — она усмехнулась — я тоже когда-то такой была. Давно. В прошлой жизни.

Она отпила виски, помолчала, собираясь с мыслями.

— Я была такой же, как ты. Голодная до историй, до правды. Готовая лезть в самое пекло. И я встретила человека…Виктор Харрингтон — она произнесла это имя почти шепотом, и я увидел, как тень пробежала по ее лицу — он был старше, влиятельнее. Увидел во мне…потенциал. Или просто свежее мясо, я уже не знаю. Он помог мне. Открыл двери, которые были закрыты для девчонки без связей. Дал первые большие темы. Научил…многому.

Она снова замолчала, ее взгляд устремился в темноту за окном.

— Я думала…я была так наивна…думала, что это просто наставничество. Что он видит во мне будущую звезду. А он…он просто готовил меня. Для себя. Для своих целей. Я была его проектом. Его…вещью — ее голос дрогнул, но она тут же взяла себя в руки — когда пришло время платить по счетам…цена оказалась именно такой, какой ты можешь себе представить. Он взял свое. Не спрашивая. Потому что считал, что имеет право. Потому что он меня «создал». Потому что в его мире это было нормой — использовать тех, кто слабее, кто зависит от тебя.

Она залпом допила виски.

— Это…сломало что-то во мне. Навсегда. Я поняла правила игры. Поняла, что доверие — это роскошь. Уязвимость — смертный приговор. И если ты не хочешь быть жертвой, ты должна стать хищником. Еще более безжалостным, чем они. Ты должна контролировать все и всех. Особенно мужчин. Особенно тех, кто кажется сильным или привлекательным.

Она повернулась ко мне, и в ее пьяных, затуманенных глазах я увидел отблеск той старой боли, которую она так долго скрывала.

— Поэтому я так с тобой поступила, Арти — прошептала она — когда ты появился…такой правильный, такой доверчивый…такой похожий на меня тогдашнюю…я увидела в тебе эту слабость. Эту наивность, которая привела меня к нему. И я испугалась. За тебя. Я не хотела, чтобы кто-то другой сделал с тобой то же самое. Чтобы тебя сломали, использовали, растоптали.

Она криво усмехнулась, слеза медленно поползла по ее щеке, оставляя темную дорожку на безупречной коже.

— И я решила…сломать тебя сама. Моим способом. Через контроль, через подчинение, через секс. Чтобы сделать тебя жестче, циничнее. Чтобы ты понял правила этой игры до того, как она тебя сожрет. Чтобы ты научился быть не жертвой, а оружием. Моим оружием — она провела рукой по щеке, смазывая слезу — это была…моя извращенная форма заботы, Арти. Моя попытка защитить тебя…от себя самой прежней. От этого мира. От таких, как Виктор Харрингтон.

Она посмотрела на меня, и в ее взгляде была мольба о понимании, смешанная со стыдом и вызовом.

— Я знала, что Хендерсон все понимает. Он видел…он был рядом тогда. Он единственный, кто знает всю правду. Он пытался меня остановить, когда я выбрала тебя…сказал, что я играю с огнем. Но я не послушала.

Она снова отвернулась к окну.

— Твой идеализм…он меня бесил. Напоминал о том, что я потеряла. Но он же…и притягивал. Как огонек в темноте. Может, часть меня надеялась, что ты…что ты сможешь остаться таким. Что не все еще потеряно. Глупо, правда?

Она уронила голову на руки, ее плечи затряслись в беззвучных рыданиях. Маска окончательно рухнула, обнажив под собой разбитую, одинокую женщину, запертую в золотой клетке своего успеха и своего прошлого. И глядя на нее, я чувствовал не злость, не обиду за то, как она меня использовала. Я чувствовал острую, пронзительную жалость. И странное, теплое чувство…благодарности? За эту изломанную, жестокую, но все же попытку защитить. За то, что она, пусть и таким диким способом, пыталась сделать меня сильнее.

Я встал, подошел к ней и, преодолевая внутреннее сопротивление, осторожно обнял ее за плечи. Она вздрогнула, но не отстранилась. Просто замерла, уткнувшись лицом в мои руки, и ее рыдания стали тише, переходя в глубокие, судорожные вздохи. Она позволила мне быть рядом. Впервые. По-настоящему. И я понял, что Хендерсон был прав. Я должен был остаться.

Тихие, прерывистые вздохи Сирены постепенно стихли под моей рукой. Она медленно подняла голову, отстраняясь ровно настолько, чтобы посмотреть мне в глаза. Ее лицо было опухшим от слез, макияж размазан, но взгляд, хоть и все еще затуманенный алкоголем и эмоциями, стал яснее, острее. От прежней непроницаемой маски не осталось и следа, но на ее месте появилась какая-то мучительная, обнаженная ранимость.

Я не убирал руки с ее плеч, боясь, что она снова захлопнется, спрячется за привычным цинизмом.

— Но…ты же сказала тогда… — начал я осторожно, голос звучал глухо в тишине кабинета. — ты сказала, что просто…использовала меня. Что я твой проект. Твоя выучка. Чтоб я гордился тем, что меня сделала Ты. Я почти дословно процитировал ее слова, те, что полоснули меня тогда больнее всего.

Она слабо усмехнулась, но в этой усмешке не было веселья, только горечь.

— А что я еще должна была сказать, Арти? Правду? Что маленькая наивная девочка внутри меня испугалась до смерти, увидев в тебе свое прошлое? Что я решила сломать тебя раньше, чем это сделает кто-то другой, потому что только так умею…защищать? — она покачала головой, проведя рукой по мокрым волосам — я чудовище, Морган. И чудовища делают чудовищные вещи. Я хотела, чтобы ты ненавидел меня, ушел и никогда не оглядывался. Чтобы был в безопасности…от меня — ее голос снова дрогнул — защитить тебя от себя — это самое лучшее, что я могла для тебя сделать.

— Это глупости, Сирена — сказал я тверже, чем ожидал от себя — это не защита. Это…саморазрушение. Ты не чудовище — я смотрел ей прямо в глаза, пытаясь пробиться сквозь слои ее боли и цинизма — там, внутри…под всей этой броней…ты хороший человек. Ты только что сама это доказала.

Сирена расхохоталась. Громко, надрывно, почти истерично.

— Хороший человек? О, Арти, ты все еще такой наивный! — она оттолкнула мои руки и встала, покачиваясь. Подошла к столу, налила себе еще виски, хотя бутылка была почти пуста — хороший человек, говоришь? — она обвела рукой кабинет — давай проанализируем. Я взяла талантливого, но неопытного парня. Увидела в нем потенциал…и уязвимость. Использовала его амбиции. Использовала его тело — она посмотрела на меня с вызовом — я манипулировала тобой с первой нашей встречи. Каждый взгляд, каждое слово, каждое прикосновение — все было рассчитано. Секс был просто инструментом. Самым эффективным инструментом, чтобы привязать тебя, подчинить, переделать под себя. Чтобы ты смотрел на меня, как на богиню, которая дарует и карает — ее голос снова обрел стальные нотки, но теперь они звучали как самобичевание — я изолировала тебя от старых друзей. Заставила сомневаться в собственных принципах. Я получала удовольствие от твоей растерянности, от твоей зависимости. Я сделала из тебя репортера, да. Но какой ценой, Арти? Посмотри на себя. Посмотри на меня — она указала на себя пальцем — от хороших людей не шарахаются коллеги за спиной. Хорошим людям не снятся по ночам лица тех, чьи жизни они сломали ради сенсации. Хорошие люди не напиваются в одиночестве в пустом кабинете, потому что победа кажется хуже поражения! От меня у тебя будут только проблемы, Арти. Боль и проблемы. Я как черная дыра — затягиваю все хорошее и превращаю в ничто.

— Но ты уже в моей душе, Сирена — сказал я тихо, чувствуя, как внутри все сжимается от ее слов и от того, что она снова пытается возвести стену — ты ворвалась туда без спроса. Перевернула все вверх дном. Перенастроила все мои чертовы внутренние компасы. А теперь…теперь ты говоришь мне убираться? Отталкиваешь меня, когда я впервые увидел…тебя?