— Ты - страшный человек, — выдаю, качая головой, когда Сатана убирает телефон и бросает на меня свой острый взгляд.
— Тебе бояться нечего, — следует совершенно спокойный ответ и улыбка, от которой мурашки бегут по коже.
Особо углубиться в размышления не успеваю. Дальнейшее происходит то ли слишком быстро, то ли это я соображаю медленно, но однозначно не так, как представляю в мыслях.
Единственное, что четко откладывается в памяти, Арбатов прижимает меня к своему горячему боку и поглаживает по спине, пока беседует с невысоким седовласым мужчиной в голубом медицинском костюме, а затем, в какой-то момент отстраняет, говорит, что пора идти и целует в висок.
Заранее накрутившая себя до легкой паники, вхожу в палату мужа на слегка подрагивающих ногах. Но длится мандраж всего-ничего.
Стоит заметить неподвижно лежащего Романа, подключенного к системе искусственной вентиляции легких и прочей пищащей аппаратуре, а затем Киру, сидящую на коленях и орошающую неподвижную мужскую руку слезами, как все становится на свои места.
Сознание проясняется. Страх отступает.
— Отойди от моего мужа, — произношу, разделяя каждое слово. — А лучше вообще выйди вон.
Сказать, что сюрприз удается — это ничего не сказать.
Измайлова на долю мгновений замирает, а затем медленно поворачивается в мою сторону.
Удивление.
Шок.
Осознание.
И, наконец, ненависть.
Чистая, клокочущая, ничем не прикрытая.
И глаза... сумасшедшие, черные, страшные, с расширенными зрачками.
— Дря-а-ань, дря-а-ань. Как же я тебя ненавижу! — тихий шепот-шелест постепенно нарастает, пока не переходит в крик. — Это ты! Ты должна была сдохнуть, а не он!
Ты…
— Нет, я не должна была умереть. И Ромка не должен, — качаю головой, удивляясь собственному спокойствию. — Зачем нам умирать, если у нас все хорошо? Мы молодые, счастливые, любим друг друга.
— Нет! Нет! Он тебя не любит.
— Любит, Кира, любит. А знаешь, куда мы ехали, когда случилась авария? В ЗАГС.
Ромка уговорил меня забрать заявление. Предлагал оставить плохое в прошлом и начать всё заново. Вдвоем. Только он и я. И больше НИ-КО-ГО.
Господи, как же легко я умею врать, глядя в лицо, искаженное дикой злобой. Играть словами, разбавляя правду вымыслом. А ведь Измайлова ведется. Верит:
— Нет. Нет! — твердит, как заведенная.
— Почему нет? Да. Вот только Ромка поспешил, стал лихачить от радости, — качаю головой, переводя взгляд на неподвижно лежащего Зотова и мысленно прося у него прощение, — не справился с управлением. Он чуть нас не убил.
Боже, что я несу?
— Его вообще не должно было быть в машине! — взрывается доведенная до предела женщина. — Ты должна была ехать одна! Одна! И умереть тоже одна! Ты, а не он! И не случайно, а намеренно! Но ты же, дрянь такая, живучей оказалась... правда ненадолго, — на этих словах Измайлова дико скалится и, опираясь на постель, поднимается на ноги.
Не сразу понимаю, что она задумала, когда та направляется к металлическому столику. А вот когда оборачивается.
— Кира, положи нож, — произношу в попытке образумить ненормальную
— Это ты должна была умереть. Рома МОЙ.
То, как моментально от психов и криков Измайлова переходит на спокойный тон, пугает больше всего. А еще понимание, что до двери, где находится выход, нам бежать одинаково.
Значит, не вариант.
— Не делай глупостей, тебе еще сына рожать и воспитывать, — уговариваю, стараясь не делать резких движений.
— Нашего с Ромой сына, — усмехается брюнетка, делая шаг вперед и бросая взгляд в сторону кровати с Зотовым. — Нам с ним воспитывать. А ты — лишняя.
Больше ничего произойти не успевает Арбатов сносит дверь с одного удара и направляется прямиком ко мне, а двое его людей скручивают орущую и извивающуюся истеричку, стараясь не причинить вреда ее животу.
— Полицию уже вызвали. Прибудут в ближайшее время, — сообщает входящий последним тот самый седовласый врач.
Не знаю, к кому он обращается. Впрочем, мне это и неважно.
— Можно мне в палату? — обращаюсь к Сатане, чувствуя, что ноги почему-то подкашиваются, а в голове начинают долбить не молотки, а кувалды.
Вот тебе и сходила проведать почти бывшего мужа. И ведь даже диагноз не узнала.
36.
Следующие несколько дней проходят под лозунгом «Спокойствие и только спокойствие». Вернув меня в палату после стычки с Измайловой (доставив на руках и аккуратно сгрузив на кровать), Арбатов категорически запрещает любые физические нагрузки и эмоциональные качели.
Я не оговариваюсь. Именно он накладывает жесточайшее вето на выход из палаты, посещения посторонних, кроме ограниченного списка медперсонала, а также на любые отрицательные новости.
При этом мой лечащий врач только кивает с умным видом... и молчит.
В итоге кроме Сергея с этого дня стену со стороны коридора круглосуточно подпирают еще два бравых молодца. Несговорчивые, как и Савин.
Проверяю это опытным путем. Прошу проводить до палаты Зотова или хотя бы в кабинет его лечащего врача, чтобы узнать о здоровье мужа, но в ответ получаю категорический отказ, точнее, перекрытый богатырскими плечами выход и тихую просьбу: «Арина Алексеевна, вам прописан постельный режим. Пожалуйста, не лишайте нас работы».
В сочетании с умоляющими взглядами и фингалом на лице Сергея слова не кажутся пустым звуком.
Честно — мне их жаль. Но и в счастливом спокойствии пребывать, когда умом чую: вокруг что-то происходит, не могу. Еще и Арбатов, зараза такая, как назло пропадает.
Пропадает он сам, зато появляются подарки. От него.
А от кого еще они могут быть? Да еще такие... нужные.
Первым, что обнаруживаю, проснувшись после принятых лекарств, это телефон Новенький золотистый гаджет последней модели, в котором вбиты всего три номера, подписанные «Сергей. Охрана», «Самков М.В. Адвокат» и просто «Руслан».
Дальше-больше.
На диване стоят пакеты, заглянув в которые, нахожу футболки, брюки, спортивный костюм и даже легкое летнее платье, из тех, что предпочитаю носить дома.
Мало этого. В нескольких коробках отыскиваю обувь. Легкие замшевые балетки и спортивные тапочки. Кипенно-белые с красной эмблемой известной марки.
Но вишенка на торте — даже не отдельный бумажный пакет с женскими «штучками» кремами, молочком, ножничками и пилками; не стратегический запас средств женской гигиены... О господи, и это ведь тоже кто-то собирал... А коробка с нижним бельем, где поверх хлопковых, шелковых и кружевных слипов и танга, лежит записка, написанная от руки крупным размашистым почерком.
«Всё, как ты любишь»
И как не пытаюсь утихомирить застучавшее набатом сердце и убедить его, что это простое совпадение, не покидает мысль: белье выбирал Арбатов. Лично.
Уж очень подозрительно точно оно напоминает моё... то самое, которое я забывала снять с полотенцесушителя, когда Сатана приходил в гости.
Но и на этом сюрпризы не заканчиваются. Услышав, что я проснулась, в палату заглядывает Сергей, а через минуту внутрь вносят большую закруглённую плазму.
Подключают, а мне в руки отдают пульт.
— Руслан Германович велел. Чтобы вы отдыхали и не скучали, — комментирует Савин.
Я лишь глазами хлопаю, а в голове подозрение: «Надеюсь, там не одни мультфильмы показывают... Ну вдруг в попытке оградить меня от стрессов новостные каналы теперь тоже под запретом?».
К счастью, до маразма не доходит. А настроение до отметки «Я счастлива» поднимает небольшая квадратная коробочка, лежащая рядом с фруктовой тарелкой.
Заметив ее, в первый момент теряю дар речи.
Напрочь.
Меня глубоко поражает жест Руслана Германовича, в котором я вижу его и только его руку. Другой бы не догадался.
Холодный и безразличный по натуре, в этот момент Сатана словно сбрасывает маску, показывает себя иным. Не отмороженным айсбергом, а внимательным мужчиной.
