Селянин (СИ) - "Altupi"

Он сглотнул, отвлекаясь от созерцания неухоженных пальцев, от вида которых у его матери немедленно случилась бы истерика, да и у него самого проявилась бы брезгливость, отвлекаясь от розовых грёз вперемешку с горькой реальностью.

— Хочешь, я никуда не полечу?

Голос дрожал и не лучился уверенностью. Кирилл сам боялся такого решения. Хотел поступить благородно, остаться и… мечтал о море, комфорте и «ол инклюзив». Почему нельзя оказаться в двух местах одновременно?! Трудный, очень трудный выбор. Кирилл смотрел на Егора и не знал, какой ответ надеется услышать. Поджилки тряслись от волнения.

Губы Рахманова впервые за полчаса подёрнула улыбка.

— Знаешь анекдот? «Уважаемые туристы, берегите родную природу — отдыхайте за границей!» Счастливого путешествия, Кирилл.

Егор вышел за калитку, прикрыл её и зашагал прямиком на дорогу, а потом прочь из пределов деревни к скрытому за густыми деревьями пастбищу. Он оглянулся только один раз — на брошенный посреди проезжей части «Фольксваген Пассат» красивого серо-серебристого цвета. Во взгляде на иномарку-двухлетку не было зависти, упрёка, презрения. Взгляд принадлежал человеку, который научился не мечтать о недоступных его кошельку вещах.

Кирилл посмотрел на мотоцикл. «Юпитер» стоял совсем рядом, неяркий свет спрятавшегося за листву заходящего солнца ещё позволял разглядеть его в деталях со всеми изъянами. Эти уродливые агрегаты, на которых гордо рассекало предыдущее поколение байкеров, сняли с производства, наверно, лет двадцать назад. Возможно, он принадлежал отцу Егора или деду. Двухцилиндровый двигатель блестел, заботливо вычищенный хозяином, но переднее крыло и днище коляски сильно тронула ржавчина, пластмасса всех деталей потускнела, на левом, обращённом к Кириллу, глушителе заметна вмятина. Сколько прослужит этот катафалк, до каких пор он будет поддаваться ремонту? На чём тогда будет передвигаться парень, у которого больна мать?

В сердцах Калякин был готов подарить ему свою машину, ведь Егор заслуживает гораздо большего. Но не всё меряется деньгами.

Раздосадованный Кирилл пошёл к машине. Открыл дверцу, постоял, всматриваясь в сгущающиеся сумерки в том направлении, где скрылся Егор. Комары всё-таки искусали, он не заметил, когда, но укусы начали чесаться — щека, шея, даже защищённый плотной водолазкой живот. И сейчас эти твари пищали рядом, вечер был их обеденным временем.

Царила странная для городского жителя тишина. Бабки с лавки разбрелись по хатам, брехала собака, но не здешняя, а где-то далеко, в другой деревне. Лягушки устроили прослушивание на «Фабрику звёзд», стрекотали сверчки и цикады, ухали совы. Казалось, что деревня — это своеобразная машина времени, каждого попавшего в неё переносившая из двадцать первого века в средневековье, когда ещё не научились качать нефть, вырабатывать электричество и транслировать изображение на расстояние посредством невидимых волн.

Однако электричество в деревне имелось: по мере того, как на темнеющее небо высыпали самые яркие звёзды, в окнах загорался свет. У Рахмановых этого света не было, не было у банкирши и Пашкиной бабки. Неясная тоска глодала изнутри. Надо было что-то делать. Кирилл пролез к пассажирскому сиденью, взял с него пачку сигарет и зажигалку, закурил, пыхнул дымом. Надо что-то делать, надо.

Он сел за руль, повернул ключ в замке зажигания, в бортовом компьютере высветились часы — восемь тридцать пять. Если поехать сейчас, можно успеть с ребятами в клуб, а потом ещё поспать удастся, если сильно в гулёж не затягивать. Утром съездить к отцу на работу, забрать путёвку, быстро покидать вещи в чемодан, прыгнуть в самолёт и помчаться навстречу приключениям. Уже послезавтра вместо российской серости можно окунуться в фешенебельный уют. Даже не верится, что рай на земле где-то существует, что можно вырваться туда из отечественного ада.

В голове крутились слова «Берегите родную природу — отдыхайте за границей». Кирилл сосредоточился на них, вычленил из потока мыслей. Анекдот, да? Простая хохма? Нет, Егор вложил очень глубокий смысл, изящно продолжил мысль, что такие нечистоплотные мажоры - позор современного поколения. Калякин скосил глаза на тлеющий в пальцах окурок, судьба которому после последней затяжки отправиться на дорогу или в траву. А куда ещё, урны же нет. А до него были сотни, тысячи других окурков, пролетевших мимо урны или пепельницы. И были бумаги, бутылки, банки, жвачки, просто плевки, отправлявшиеся под ноги. Поздно раскаиваться.

Кирилл затушил окурок о подошву кроссовка и с уколом совести отшвырнул на обочину, оранжевый смятый фильтр затерялся среди серо-жёлто-чёрных камешков и сухих травинок, завтра наверняка его найдут и склюют куры.

После Кирилл положил обе ладони на рулевое колесо, опять посмотрел на часы — прошло ещё пять минут. Собственное тело ощущалось как чужеродное, управлять им становилось сложнее. Нога норовила нажать на газ, правая рука собиралась воткнуть заднюю передачу, чтобы развернуть машину и ехать в город, а потом взять курс на море. Мозг вот-вот готов был отдать им приказ действовать, но Калякин убеждал их немного подождать — до возвращения Егора. Убеждал, что хочет взглянуть на него ещё один раз перед отъездом. На самом деле врал. Никуда он не собирался уезжать, ни на Кипр, ни из Островка. Но пока ни мозгу, ни родителям не следовало этого знать.

Минуты текли очень медленно. Кирилл не закрывал дверцу, прислушиваясь к звукам природы, надеясь различить близкое мычание идущей на поводе коровы. Темнота сгущалась, особенно под деревьями, и Калякина начала одолевать куриная слепота — потеря ориентации при сумеречном освещении. Он вглядывался в дорожный просвет между кустарниками на краю деревни, откуда должен был появиться Егор, и в каждом качании веток мерещились силуэты пастуха и коровы.

Наконец, на дорогу из-за кустарника вынырнула рогатая треугольная морда и степенно пошла в направлении дома. Егор шёл сзади с хворостиной в руках. Он увидел неуехавшую машину, но, если это вызвало какие-то эмоции, для Кирилла они остались тайной. Когда Рахманов приблизился на расстояние, при котором можно было хорошо рассмотреть его лицо, оно оставалось безучастным.

Корова хорошо знакомой дорогой свернула к дому, отяжелевшее разбухшее вымя покачивалось между ног, готовое лопнуть фонтаном парного молока. Егор, не выказывая интереса, следовал за животиной. Неужели его совсем, вот ни капельки, не задел их разговор, предложение встречаться?!

Кирилл, разгоняя вившихся над дверцей комаров, выскочил из машины.

— Егор! Я никуда не полечу! Я останусь с тобой! Мне заграница нахер не нужна! И море с отдыхом! Мне нужен ты! Егор!

Пока он кричал, опираясь руками на крышу, а корова, виляя хвостом, заходила во двор, Егор стоял и слушал, смотрел внимательным, серьёзным взглядом, но… будто в себя не впускал, будто закрылся от всего внешнего, ненужного… Твёрдый в своих убеждениях, как кремень! А когда коровий зад скрылся за забором, не сказав ни слова, он прошёл в калитку и запер её. Кирилл услышал щелчок задвигаемого металлического клина, служившего запором.

У Кирилла опустились руки. Захотелось зарыдать, забиться в истерике от отчаяния: впервые он к человеку, к парню тем более, всей душой, а ему отказали. Впервые отказали. Какой-то деревенский лох. Господи, как же больно внутри!

Бежать вдогонку, что-то доказывать грубой силой было бессмысленно. Кирилл постоял, упираясь лбом в сложенные на крыше машины руки, постарался подавить отчаяние. Да, хотелось, чтобы было легко, но легко в их случае не будет. Сам придурок, дискредитировал себя, выставил неотёсанным быдлом, наркоторговцем-дебилом, грубияном и требует от правильного парня немедленной любви и возвышенных отношений! Егора придётся завоёвывать и уйдёт на это не один день.

Кирилл приподнял голову, посмотрел на осветившиеся окна дома Рахмановых, сплюнул на дорогу, проводив слюну взглядом, и снова посмотрел на окна. Он был готов ждать, вести себя примерно и всячески доказывать искренность и глубину чувств. Однако мозг уже узнал, что его обманули. Внутренний голос подталкивал бросить долбанного пидора и быстрее валить в тёплые края, пусть этот зачуханный навозник подавится своею гордостью и сдохнет недотраханным! Калякин предвидел такой недружественный финт от своего второго я и занялся делом, чтобы загрузить мысли чем-нибудь иным.