Селянин (СИ) - "Altupi"

Он сел в машину, развернул её и подъехал к дому Пашкиной бабки. Если он собирается остаться в деревне, ему надо где-то ночевать, а дом Пашкиной бабки подходит для этого как нельзя лучше: к запахам принюхался, с продавленностью дивана смирился, иконы перестал замечать, в холодильнике должен был заваляться хавчик. Другого варианта всё равно не было.

Оглянувшись, как шпион или преступник, Кирилл тенью юркнул во двор, благо, что самая заметная улика стояла у ворот. Двор встретил пустотой и тишиной. В принципе, ничего не изменилось. Наверняка приехали Пашкины родичи, поохали, схватились за голову, поплакались о разрушенном сортире, но ремонтировать старый или строить новый, конечно, не стали. Даже плесневые штаны, кроссовки и трусы валялись на прежнем месте. Кирилла они мало интересовали. Он прошёл к веранде, на двери которой висел допотопный амбарный замок. Открыть его отмычкой, даже имея сноровку, будет проблематично, а тут медвежатников только в кино видел. Были ещё окна — стёкла в хлипких деревянных рамах, изготовленных лет тридцать назад, два из них, выходящие во двор, открывались.

Кирилл заглянул в одно, потом в другое, посветил фонариком от смартфона. Шпингалеты в обоих были закрыты. Кирилл потянул на небольшой выступ неизвестного назначения в нижней части рамы, она подалась только на несколько миллиметров, а потом вернулась в исходное положение. На пальцах остались крошки трухи и краски. Внутренний голос тут же предложил не маяться дурью и ехать домой. Кирилл сделал вид, что не слышал, и набрал Пашкин номер.

— Возьми, Машнов, блять…

Пашка не отвечал на его звонки и сообщения четыре дня, мог легко и сейчас проигнорировать. Но длинные гудки прекратились.

— Алло! Паш! Это ты? — прокричал он, молясь, чтобы это не был простой обрыв связи, даже посмотрел на дисплей. — Алло, Паш… Скажи хоть слово, хер ли молчишь? Это я, Киря…

— Да я понял… — мрачно буркнул Машнов. — Хули орёшь?

— Да так… Пахан… здорова! Как ты там? Предки прессуют?

— Отошли немного… а твои?

— Да тоже… топор войны зарыли вроде.

— А что звонишь? Я никуда не пойду: не выпускают.

— Да нет, я не поэтому… Мне хата нужна…

— Откуда у меня хата? Я сейчас не могу найти, лучше Дэну Карасю позвони, что-нить подскажет.

— Да нет! Ты не так понял! Бабки твоей хата, короче… Я сейчас в деревне и мне надо где-то заночевать. А тут закрыто…

На том конце линии наступило молчание, потом Машнов издевательски фыркнул:

— А что, Егорка не пускает к себе?

Он всё понял. Ну и хуй с ним. И с тем, что он теперь всем на свете распиздит. Поздно пить боржоми, если хотел сохранить всё в секрете.

— Э-ээ, Паш… Так что, можно как-нибудь в ваш дом залезть?

— Можно, — Машнов усмехнулся. — Запасной ключ раньше висел в сарае, где погреб, на стене с картиной, на гвоздике под сетчатой сумкой. Если он там сейчас, а я хуй знаю, то тебе повезло, чувак. Если его нету, разбей окно. Потом пластиковое вставишь.

Пашка засмеялся, а Кирилл соображал, запомнил ли он этот блядский квест — погреб, картина, сетка. Вроде запомнил. Пошарит там, если что.

— А если я тут несколько дней поживу? Родня твоя не нагрянет?

— Хуй знает, что у них на уме.

— Звякнешь тогда?

— Звякну. Должен будешь. Ну ладно, бывай. И это… ты Егорку покачественней еби.

Пашка опять заржал.

— Пошёл ты! — огрызнулся Кирилл, но уже в тишину. Он включил в смарте фонарик и пошёл искать ключ. Чувствовал себя, как игрок древней передачи «Форт Боярд». В сарае было темно, много хлама, много паутины, пыли и вонючих тряпок. Кирилл чихнул. Вытер нос рукавом водолазки и, перешагивая через набитые пыльными книгами коробки, дырявые вёдра, сношенную обувь пробрался к стене с картиной, — она изображала женщину с виноградной гроздью, — прямо к сетчатой сумке в красно-синюю полоску. Сумка висела здесь сто лет и один день, была отвратительно-мерзкой. Кирилл поднял руку и, чуть помедлив, приподнял её двумя пальцами. Сердце замерло, но тут же пошло — ключ висел на гвоздике. Маленький, объёмный и тёмный от времени, как и сам замок.

Сорвав его с гвоздя, Кирилл добежал до веранды, отпер замок, открыл дверь и погрузился в затхлое тепло дома. Всё тело чесалось от комариных укусов. Холодильник был пуст и отключен, но сверху в пакете нашлись три помидора и на удивление не зачерствевший и не заплесневевший ржаной хлеб. Кирилл при свете фонарика всё это съел с солью, запил еле тёплым чаем и пошёл спать. Постельное с его кровати убрать, к счастью, не удосужились.

29

Спал Кирилл всё равно неспокойно. Внутренний голос, воспользовавшись ослаблением воли хозяина организма, принялся канючить с удвоенной нудностью: зачем тебе этот пидор, почему ты вообще прицепился к пидору, хватит бегать за ним как нимфетка, езжай домой, к нормальной жрачке и унитазу, мчи на юга, где баб через край, если повезёт, даже негритяночку уложишь, давай-давай, прямо сейчас вставай, заводи машину и уёбывай из этого дерьма, не нужны тебе проблемы, пацан, не нужны, все твои мечты о колхознике разобьются о суровую реальность, хочешь с ним спать, а сам приблизиться к нему не сможешь, или ты не знаешь, как после свинарника или коровника одежда прованивает, запах в кожу и волосы въедается, блеванёшь прямо в процессе, нет, нет, собирай чемоданы, спеши на самолёт, забудь про пидора, пока тебя пидором обзывать не стали, ты ведь не пидор, в тебе нет ничего пидорского, с чего тебе пидор понравился, столько девок с сиськами, останешься здесь, загнёшься, жиром обрастёшь, пидоры это фууу, ты не пидор, ты не пидор, не пидор, ты не…

Если во сне можно устать, то это был случай Кирилла. Монотонный бубнёж внутреннего голоса не давал мозгу отдохнуть, разгрузиться. От посылаемых подсознанием сигналов сознание находилось в состоянии крайней тревожности. Мысли были правдивыми: геем быть опасно, он не гей, он не хочет похоронить себя в глуши, когда-нибудь он точно пожалеет.

Вдруг Кирилл понял, как эти страхи можно прекратить. Мучительным усилием он открыл глаза, концентрируясь на внешних образах — четырехугольник солнечного света на задвинутой ночной шторе, на ней рисунок из цветов и листьев, несколько крохотных дырок от ветхости, застарелое пятно от зелёнки… Ощущение тепла от одеяла и сквозняка от щелей в окне. Правая рука, лежавшая под телом, начала покалывать да так яростно, что вскоре захотелось выть от боли, сжимая и разжимая кулак.

Внутренний голос заглох. Но сразу возникло другое волнение — Егор: где он, не уехал ли в город с молоком? Обидно было бы проспать и не взглянуть на него хоть мельком. Блять, где телефон, сколько времени?

Рука опустилась вниз к брошенным на пол джинсам. Пошарила наугад. Наткнулась на ткань, стала искать карман…

Вдалеке заревел мотор. Громкий мотоциклетный рёв, пропущенный через проржавевшие глушители.

Кирилл подскочил, как ошпаренный, остатки сна как рукой сняло. Рванул шторы — ночную и тюлевую одновременно, прислонился щекой и бровью к немытому стеклу, увидел часть улицы с дорогой, деревьями и забором. Услышал нарастающее «ижевское» дрынчанье. Через секунду показался и Егор в шлеме, уверенно ведущий допотопный агрегат. Ехал он медленно, коляска была набита грузом и закрыта брезентом. Кирилл прижался к стеклу другой стороной лица и увидел, как Егор остановился возле бабы Липы. Старая карга поджидала его на обочине у своего дома, опиралась на клюку. Потом свободной рукой полезла в карман безобразной телогрейки и вытащила комок носового платка. Вытерла нос и сморщенный беззубый рот.

Кирилла перекосило от отвращения, но он не отодвинулся с наблюдательного пункта, хотя коленям стоять на жёсткой кровати было больновато.

После платка баба Липа вытащила из кармана кошелёк…

Калякин снова подскочил с места, теперь на пол, подхватил джинсы, нетерпеливо прыгая, стал в них влазить. Застёгивал уже на бегу из дома. Ему физически требовалось увидеть Егора ближе, сказать ему «привет», показать Егору, что не соврал, не уехал и не уедет. Без носков всунул ноги в холодные кроссовки и кубарем вылетел с веранды, затем из калитки, чуть не упёрся коленями в бампер машины. Ну да, Егор видел же машину, понял, что преследователь до сих пор в деревне. Ну да ладно, всё равно хочется заговорить с ним.