— Окраина Москвы. Старый жилой район.
Я поворачиваюсь. Сергей вытаскивает из папки листок, кладёт передо мной. Кривые буквы, название улицы, номер дома. Дрянная, сероватая бумага, как из старых архивов.
— Это она.
Я беру листок, сжимаю в руке.
— Еду.
Сергей хмурится, скрещивает руки на груди.
— Охрану взять?
— Нет.
Он качает головой, но не спорит. Я хватаю ключи, разворачиваюсь к выходу.
— Максим… — голос его останавливает меня на пороге.
Я оборачиваюсь, и в его глазах читаю нечто большее, чем тревогу.
— Будь осторожен.
Я не отвечаю. Просто ухожу.
Москва смазана в окне машины — только серый фон, только дождь, что разбивается о стекло. Я держу руль крепче, чем надо, слишком резко вхожу в повороты. Меня жгёт нетерпение.
Я хочу посмотреть ей в глаза. Хочу знать, за что.
Окраина встречает меня совдеповскими косыми многоэтажками, облупившейся краской, влажным запахом сырости и табака.
Подъезд пропах мочой, стены исписаны похабными словами. Я поднимаюсь на третий этаж, стучу в дверь — резко, требовательно.
Тишина. Потом шаги. Скрип. Дверь открывается, и передо мной она.
Маша. Женщина, что, как оказалось, стояла за всем этим.
Я всматриваюсь в её лицо. Даша? Нет. Похожа, но не она.
Острые скулы, тот же цепкий взгляд, но глаза другие — мутные, с жёлтым оттенком, будто выцветшие от времени и дыма. Кожа дряблая, морщины прорезали её, как трещины на старом асфальте. Тёмные волосы собраны в пучок, седеющие пряди выбиваются из-под резинки, щербатая улыбка мелькает, обнажая прокуренные зубы.
Я смотрю на неё, и сердце не ёкает, ни на секунду.
Ничего. Ни боли, ни тоски, ни сожаления.
Даша — прошлое, мёртвое, давно похороненное, и эта женщина передо мной — просто её тень, чужая, пустая.
Никаких чувств, только холод и гнев.
— Заходи, Максим, — хриплый прокуренный голос, как скрежет ножа по стеклу. — Я знала, что ты придёшь.
Я вхожу.
Квартира — убогая. Воняет старостью, кислым потом, перегоревшим маслом. Желтоватые обои отходят от стен, стол завален бутылками, окурками, диван продавлен, покрыт пятнами.
Она усаживается на диван, жестом указывает на стул напротив. Я не сажусь. Смотрю сверху вниз.
— Зачем? — голос мой ровный, но в нём звенит сталь. — Почему ты это сделала? Что тебе нужно было от моей семьи?
Она улыбается, медленно, с наслаждением, как будто смакуя победу.
— Месть, Максим, — говорит она, голос спокойный, но я слышу в нём яд. — За Дашу. Мою сестру. Ты её сломал, бросил, а она спилась, сторчалась, умерла в каком-то бомжатнике. Оставила дочь сиротой.
Меня обдаёт холодом.
— Алиса — её дочь. — голос мой глухой, тяжёлый.
Маша хмыкает, наклоняя голову набок.
— От какого-то мажора. Кто отец — неизвестно. Но не ты, не переживай. Я забрала её из детдома, вырастила. И решила: ты заплатишь. Заберу у тебя самое ценное. Твою семью.
Я сжимаю кулаки. Грудь сжимает ярость.
— Ты воспитала её в ненависти? Вбила ей в голову, что я должен быть её?
Она кивает, глаза горят.
— Да. Я манипулировала ей. С детства вдалбливала, что ты её судьба. А потом она встретила Рому. И я поняла — вот мой шанс.
— Ты охуевшая больная сука. Препараты, — рычу я. — Ты снабжала её?
Маша смеётся, берёт со стола сигарету, прикуривает. Выпускает дым, щурится.
— Умный мальчик. Да, я дала ей их. Чтобы твои процессы затормозились, чтобы твоё состояние ухудшалось. А потом был тот чай. Алиса приготовила его, ты выпил — после алкоголя с партнёрами. Идеальная смесь. Ты был слаб, потерян, и она затащила тебя в постель.
Я вспоминаю самый ужасный вечер в моей жизни. Кулаки сжимаются автоматически и мне хочется убивать.
— Ахахах, просчитался великий и ужасный Волков?
Я вдыхаю, пытаясь сдержать ярость.
— Дальше выкладывай.
— У тебя не встал, Максим, — усмехается она. — Банально не встал. Но Лисенок решила, что победила. А я знала — ты сломаешься. Сука твоя ушла. Сын отвернулся. Я добилась своего.
Мои мышцы напрягаются, дыхание сбивается. Её лицо — маска торжества, и я вижу — ещё одна больная сука.
— Где ты их взяла? — голос мой режет, как лезвие.
Она пожимает плечами, улыбка не сходит.
— У меня свои связи. Не твоё дело.
Я медленно выдыхаю, беря под контроль собственное тело.
— Ты заплатишь за это.
Разворачиваюсь к двери, бросаю через плечо:
— Забирайте.
Мгновенно дверь распахивается. Входят мужчины в форме. Полицейские. Шаги тяжёлые, лица жёсткие. Маша вскакивает, сбивает бутылку со стола.
— Что?! — кричит она, кидается к столу, но её хватают, выворачивают руки за спину.
— Нет! Ты не можешь! Максим, сука, ты не можешь!
Я иду к выходу. Её крики — «Нет! Я сделала это за Дашу!» — тонут за дверью. Я больше “никогда” их не услышу.
— Все по закону и тихо. — Даю команду Сереге и уезжаю из этой клоаки.
Глава 55.
Вика.
Чемоданы стоят у двери, молчаливым напоминанием о том, что назад пути нет. Их два. Хотя когда я только собиралась уезжать, думала, что вещей будет не больше одной небольшой сумки.
Но оказалось, что почти за сорок лет жизни в этом городе копится не только память, но и одежда, книги, записные блокноты, маленькие, казалось бы, ненужные безделушки, которые выбросить рука не поднимается. Я даже место в багаже докупила, хотя смеялась, что беру с собой минимум. Оказалось — не такой уж и минимум.
Я присаживаюсь на край кровати, провожу рукой по гладкой поверхности чемодана и вздыхаю.
Это правда происходит. Я правда уезжаю.
Вчера заезжала в клинику — врач сказал, что всё в порядке. Никаких отклонений, головные боли и усталость от стресса, но предложил сдать анализы, чтобы убедиться наверняка. Я пожала плечами, согласилась. Просто на всякий случай. Хотя, чего уж там, стресс последних месяцев мог дать любой сбой.
В окно пробивается мягкий вечерний свет, и я понимаю, что скоро приедет Оля. Последний вечер в этом городе, который я провожу не в одиночестве.
Она звонит в дверь, и я вздрагиваю. Моя подруга, мой спасательный круг, теперь ещё и управляющая ателье, входит с коробочкой кмоих любимых конфет и маленьким пакетом, глаза блестят, но я вижу в них грусть.
