Коник-остров. Тысяча дней после развода (СИ) - Рябинина Татьяна

Смотри в таблицу, Саша, а то опять все графы перепутаешь, придется пересчитывать.

— Иди мойся.

Я вздрогнула и подняла голову. Иван стоял на пороге, и его лицо напоминало посмертную гипсовую маску. Даже не заметила, как время прошло, так зарылась в цифры.

— Там веник березовый сырой. И еще я можжевеловый запарил, если хочешь.

— Спасибо, Вань.

— Ладно, пошел обед готовить.

Можжевеловый веник — это из разряда мазохизма. Тело горело, снаружи и изнутри. И вспомнилось, как пробило желанием во второй вечер, когда мылась. И тут же всплыло то, что было на острове. Да так горячо, жарко…

И это тоже станет фантомной болью, еще какой! Потому что ни с кем и никогда не будет так же. Даже ничего похожего не будет.

Напарилась, вытерлась, оделась. Вышла — на столе миска с вареной картошкой, огурцы и сковорода с яичницей.

— Извини, на скорую руку больше ничего не было. Мы ж продукты не забрали. Хотел тушенку открыть, но вспомнил…

— Все нормально. Спасибо, Вань, — я села за стол, хотя еще недавно взяла бы тарелку и ушла в лабу.

Сидели, ели, о чем-то даже разговаривали — нейтральном. Я спрашивала, как он попал в Петрозаводск, потом на озеро, Иван рассказывал. Мирно, спокойно. А внутри — как натянутая струна. Я словно таймер поставила и запустила обратный отсчет до отъезда. Продержаться сегодня, завтра и в субботу утром. И попрощаться.

— Ложись, Саш, я уберу, — сказал Иван, когда мы закончили.

Спорить не стала, только кивнула и ушла к себе. Легла, укрылась одеялом. Все вокруг плыло и бултыхалось — так было каждый раз, когда катались целый день по озеру. Как будто все еще качало на волнах. Мысли начали путаться, мешаться с обрывками подступающих снов, и последней связной стало: как жаль…

Проснулась я, когда в комнате было уже совсем темно. И не только из-за куста. Выглянула — никого. На плитке кастрюля — гречневая каша, еще теплая. Лиса подняла голову с половика и тут же уронила обратно.

Я вышла на крыльцо и остановилась. Иван стоял на пристани, там, где я сидела каждый вечер и смотрела на озеро. Ветер стих, вода была гладкой, как стекло, оранжевая полоса заката перетекала с неба в воду. И тишина — как купол над всем. Да, это север — и здесь все особенное.

«Такой красоты и тишины нигде больше нет», — сказала мать Ермона. И так же тихо вдруг стало у меня на душе.***

Всю пятницу я работала, не отрывая попы от стула. Цифры, цифры, цифры. Графики, таблицы, расчеты, описания…

Кому это все нужно?

По большому счету, никому.

Вот так уходишь во что-то с головой, ничего вокруг не замечая, а потом внезапно понимаешь: все это суета. Вот озеро под бездонно синим небом, а в нем, помимо рыб, жуков, червей и прочих тварей, живут крошечные одноклеточные водоросли, которые вместе со своими собратьями обеспечивают львиную долю кислорода на планете — а вовсе не леса, как можно подумать! И жизнь у этих безмозглых порою такая бурная и насыщенная, что некоторые много-многоклеточные позавидуют. Те самые многоклеточные, которые за ними наблюдают, описывают и получают за это деньги. И нет одноклеточным до многоклеточных никакого дела. А над всем этим строгое безмолвие, словно льющееся из глубин вселенной.

Разумеется, все эти мои мысли вовсе не означали, что я вернусь домой, напишу заявление об увольнении и уеду куда-нибудь в тайгу размышлять над тайнами бытия. Нет. Выйду из отпуска, плотно сяду за диссер, после Нового года, возможно, стану доктором биологических наук.

Но что-то во мне за эти четыре недели, определенно, поменялось. И особенно за последние четыре дня.

Вечером, когда я уже все закончила и собирала вещи, Иван что-то приготовил и позвал меня.

Прощальный ужин? Ну пусть так.

— Саш, ты… сможешь меня простить? — спросил он, глядя в тарелку.

— Уже простила, — я дотронулась до его руки, но тут же отдернула. — И, знаешь, даже не потому, что не осталось ничего неясного. Хотя и поэтому тоже. Но я и до острова все время думала, вспоминала. Каждый день. Когда мы ездили по озеру. Когда работала. Ну и на острове, конечно. Мы оба виноваты. И ты меня тоже прости, ладно?

Он кивнул молча.

— Знаешь… — говорить об этом было больно, но раз уж он начал… — У меня тоже мысли такие промелькнули… что, может, это был второй шанс? Но, наверно, все-таки нет.

Интересно, чего я ждала? Что согласится со мной? Или что будет спорить? И то и другое было бы как ссадина.

— Я тоже об этом думал, Саша. Утром. Когда проснулся, а ты в беседке сидела. Что никогда ни с кем мне не было так хорошо, как с тобой. Ни к кому так не тянуло. И что глупо от этого отказываться. Я тебе говорил об этом.

— Да, помню. Но мы вернулись бы к тому, от чего ушли. У нас все было завязано на секс. Ну… почти все.

Он усмехнулся странно, словно припоминая что-то, потом кивнул.

— Да. Дрова прогорели, ничего не осталось.

— Какие дрова? — не поняла я.

— Да так, неважно. В двадцать лет об этом не думаешь. Раз на эту девку так крепко стоит, надо хватать и тащить в берлогу. Извини.

— А что извини? — смех получился горьким. — Все правильно. В смысле, неправильно, конечно, но так и было. Мы тогда из постели не вылезали, больше ни о чем не думали. А потом, когда немного пригасло, оказалось, что у нас и общего-то толком ничего нет. Работа? У каждого своя. Дом? Просто место, где мы встречались. Ужинали, делились новостями и снова садились за работу. Или смотрели кино. А потом ложились спать. Я тут подумала, что за этот месяц узнала тебя лучше, чем за семь лет вместе. И вот представила, что мы решили использовать… второй шанс. И что?

— Ну, здесь ты бы точно не осталась, — Иван встал, собрал тарелки, вилки, отнес в мойку. — Что тебе тут делать? Даже ставку лаборанта не дали бы, ее снесли, когда Витюха уволился. Значит, я вернулся бы в Питер. И все пошло бы по-старому. Не сразу. Сначала мы как-то пытались бы. Типа строить отношения по-другому. Может, даже к какому-нибудь семейному психологу сходили.

— Да, — сказала я ему в спину, радуясь, что он не видит моего лица. — Мы бы очень-очень старались. А потом устали бы стараться и пожалели, что не оставили все как есть. Положа руку на сердце, у нас сейчас нет ни цели, ни мотивации, кроме одной — «хочу». А это мы уже проходили. Поэтому…

— Поэтому лучшее, что мы можем сделать, — это попрощаться, — он подошел ко мне, положил руки на плечи. — Как глупо все…

— Лучше переломаться сейчас, — внутри рвалось в клочья, где-то на подступе к глазам кипели слезы, но голос звучал ровно. — Не всякий второй шанс стоит использовать.

— Да…

Вот это была классическая битва «хочу» и «надо». У нас обоих. В кои-то веки мы оказались в одной лодке, в одном окопе, только сражались сами с собой — чтобы расстаться окончательно. Потому что так было правильно. Мы знали это. А сомнения… ну что ж… Наверно, было бы странно, не будь их.

— Пойду спать, — я вывернулась из-под его рук. — Завтра вставать рано.

Иван посмотрел мне в глаза, чуть прищурившись. Так знакомо, так понятно…

— Не надо, Вань. Будет еще тяжелее.

Уснула я ближе к утру, и тут же в ухо запищал будильником телефон. Оделась, собрала последние мелочи. Молча позавтракали, вышли на пристань. Лиса крутилась рядом, жалобно поскуливая, как будто понимала, что больше не увидимся. Иван стоял, засунув руки в карманы, вглядывался в черту между небом и водой, пока на ней не показалась оранжевая точка.

— Ничего не забыла, Саша? — улыбнулась Надежда. — А то смотри, вернешься.

— Вроде, нет, — я тоже улыбнулась. Так широко, что треснула губа.

Иван закинул в катер мои сумки, забрался сам, помог мне. Дедушка, сидевший за штурвалом, заложил лихой вираж. Мы втроем теснились на лавке, я — между Иваном и Надеждой. Правый бок жгло, и вспомнилось цветаевское:

Смерть с левой, с правой стороны — Ты. Правый бок как мертвый*.

Надежда трещала, что-то рассказывала, о чем-то расспрашивала. Я отвечала, улыбалась, украдкой слизывая кровь с губы и думая, что у этого дня в памяти останется привкус меди. Потому что разрыв — по живому.