— Только не говори, что произошло это благодаря твоему появлению в клинике, Перл. Я не думаю, что человек, далекий от медицины, может сделать что‑то с этими людьми.
Перл испытывал страстное желание уйти от этого разговора, но, к сожалению, у него такой возможности не было.
Приходилось медленно и надрывно объяснять Кортни, что происходит в клинике и как при этом чувствует себя он.
— Неужели ты меня не понимаешь, — чуть поморщившись, сказал он. — Попробую тебе объяснить. Не вполне нормальные люди не похожи на тех чудаков, которых изображают на коробках с кукурузными хлопьями — Майкл Болдуин Брэдфорд Третий раньше этого не понимал, а я, кажется начал понимать это.
Я, Перл.
Когда умер Брайан и я взял это имя, я попал к гораздо более ненормальным людям, чем лежат в этой больнице.
Он дышал так тяжело, будто ему не хватало воздуха.
Кортни лежала, отвернувшись в сторону, и кусала губы. Она чувствовала, что все ее попытки убедить Перла остаться и не возвращаться в больницу были бесполезными.
После некоторой паузы, Перл продолжил.
— Люди, которых я встретил в клинике доктора Роулингса, спасли меня. Да, здесь уместно употребить, именно, это слово — спасли.
Иначе, я даже не знаю, что было бы со мной. Ведь, я находился в такой растерянности, на таком распутье. Я не знал, что происходит со мной, кто я на самом деле, что я должен делать, для чего я предназначен в этой жизни. А сейчас у меня появилась цель.
Ты понимаешь, Кортни?
Он повернулся к ней и вдруг неожиданно спросил:
— Ты вот, например, знаешь, что такое селезенка?
Она с удивлением посмотрела на него.
— Конечно, знаю. А почему ты об этом спрашиваешь?
Он мрачно усмехнулся.
— Правильно. Вот ты знаешь, а они не знают. Эти доктора не обращали на нее внимания. Они ставили крест на этих больных.
Эти поганые врачи не знали, что селезенка вырабатывает клетки, которые очень важны для нашего здоровья.
Она смотрела на него непонимающим взглядом.
— Перл, честно говоря, я не совсем…
Он неожиданно повернулся к ней и стал объяснять, активно помогая при этом руками.
— Понимаешь, Оуэн, Элис и все остальные, они же совершенно нормальные, такие же люди как и мы.
Мы, может быть не знаем чем они больны. Но ставить на них крест нельзя. Нельзя отказывать им в праве на то, что должно быть у любого: в праве на свободу, в праве жить, наконец.
Она со страхом посмотрела на него.
— Меня пугают твои слова.
— Но ведь, именно, так и обстоит на самом‑то деле, — в его голосе слышалась такая горечь и боль, что Кортни испытала новый прилив нежности к Перлу.
Пусть он даже и не любил ее.
Она повернулась к нему и погладила по щеке.
— Идеализм — это прекрасно, — сказала Кортни, неотрывно глядя в его глаза. — Немного поддержать людей, и никаких вопросов.
Он вдруг неожиданно понял, что Кортни важны не эти люди, а только он.
Впрочем, для женщины это было совершенно объяснимо, но Перл добивался от нее не этого — он добивался от нее взаимопонимания.
Он хотел объяснить какие чувства испытывает к этим людям. Хотел сказать, что можно сделать, как спасти.
Но, очевидно, это было бесполезно. Он тяжело вздохнул и отвернулся.
— Я не говорю, что ты лжешь, Перл, — поспешно сказала она, — я верю всему, что ты говоришь, но то, чему я хочу больше всего верить, ты не скажешь.
Ты остаешься, а я уезжаю — вот, что я имею в виду.
Он лежал, прикусив нижнюю губу.
Странный у них получался разговор — оба лежали, отвернувшись друг от друга, и разговор происходил, словно, через стенку.
Они просто не понимали друг друга.
— Я не схожу с ума от того, что не могу убедить тебя ни в чем, — с горечью произнесла Кортни, — но я знаю, что люблю тебя и, надеюсь, что когда‑нибудь тебе понадоблюсь.
Она поднялась с кровати и, не обращая внимания на упавшее одеяло, стала собирать с полу свои вещи.
— Послушай меня, Кортни…
Перл предпринял последнюю попытку убедить Кортни, что он не может иначе.
— … как бы тебе это объяснить?
Я только сейчас начал думать над тем, кто я такой, что я делаю, для чего я живу.
Знаешь, странствуя день за днем в одиночестве, когда кругом ни души, а сам ты ничто среди высоких, скалистых ущелий. Иногда ты оказываешься на берегу зеркально гладкой, зеленой реки. Присаживаешься на гладкие, оббитые водой за многие тысячелетия камни и думаешь: «Что же происходит со мной, человеком, наделенным чувствами и зрением? Откуда я взялся на земле и, что совершаю, пока еще живу?».
Кортни застыла посреди комнаты с грудой вещей в руках.
Она почти никогда не слышала от Перла разговоров о жизни и ее назначении. В общем, это ее немало удивило.
Но, если бы она знала, что такое человек, который вынужден проводить целые недели подряд в одиночной палате, это не стало бы для нее сюрпризом.
Только там Перл задумался о сущности происходящего.
В общем‑то, эти вопросы давно не давали покоя Перлу, но Перл их осознавал скорее на эмоциональном, чувственном уровне, а времени задуматься и оформить это в виде мыслей, у него не было.
Теперь же, когда он попал в клинику доктора Роулингса, у него появилась для этого подходящая возможность.
К сожалению, у него не было почти ни одного собеседника, с которым он мог поделиться своими мыслями.
Лишь Келли была благодарным слушателем, которая готова была проводить с ним целые дни и ночи, увлеченно слушая его рассказы.
Именно, поэтому по отношению к ней Перл чувствовал благодарность и понимал, что с каждым днем все лучше и лучше относится к этой девушке.
Теперь он пытался объяснить, хоть что‑то из того о чем думал, Кортни — девушке, которая была влюблена в него.
Правда, он не испытывал иллюзий — скорее всего, его слова утонут в этом, казалось бы маленьком, но разделявшем их прочной стеной, пространстве.
— Мы берем, — возбужденно продолжал он, — всю свою жизнь мы берем у света, воздуха, воды, зелени, а даем ли мы что‑нибудь взамен?
Я не говорю уже о том, что мы успели уничтожить — уничтожить в самих себе.
Но разве таков непреложный закон?
Разве человеку свойственно лишь брать и отнимать. Неужели никому не приходит в голову положить конец. Положить конец этому извечному.
Брать и призадумываться над тем, чтобы давать.
Земле не нужны наши подачки, небу тоже не нужны наши подачки. Кому же мы тогда нужны, если не людям…
Если не тем, кто рядом с тобой? Кортни изумленно прошептала:
— Как страшно. Ты снова пугаешь меня.
— Мир совсем не такой, каким мы его себе представляем, — сказал Перл. — Знаешь, как‑то один умный старик сказал мне: «Наблюдая звездное небо, глядя на животных, землю, траву, я вижу, что вещественный мир — мир непостижимый».
Что происходит там, за пределами постижимого?
Кто много тысячелетий назад задумал образ гигантской секвойи в маленьком, темно–коричневом семечке?
Не пора ли уже перестать удивляться тому, что происходит вокруг?
Вокруг нас множество тайн.
А, кто в свою очередь задумывался над удивлением. Действительность — это тайна, а от удивления можно и дар речи потерять. Разве, не больше толку было бы снова, научившись удивляться, уже не терять этого ощущения жизни.
Кортни ошалело помотала головой.
— Я не понимаю тебя, Перл. Я совершенно не понимаю тебя.
Но его трудно уже было остановить.
— Ты всматривалась когда‑нибудь в темную воду болота? Тебе не становилось жутко?
Тебе не казалось, что ты рассмотрела что‑то таинственное, скрытое от нас вечностью, заглянула во внутрь жизни?
Вдруг он перешел на обыкновенный, понятный для Кортни язык.
— Ты должна отпустить меня. Я вернусь. Я сделаю то, для чего был послан туда и вернусь.
Она безнадежно посмотрела на него.
— Это правда?
— Да. Это такая же правда, как и то, что никому, кроме людей, мы не нужны на этой земле.
Да и небу мы не нужны…
