Уязвимость (СИ) - Рам Янка "Янка-Ra"

Его дыхание срывается.

— Ты моя женщина. И это так и останется.

— Я не хочу!

— Это просто истерика. Это пройдёт.

— Нет.

— Тебе нужен рядом я. Чтобы с тобой сегодня было, если бы меня не было? Тебе нельзя быть одной. Или с кем-то слабым, вроде этого Стаса, — с пренебрежением, — Этот мир сломает тебя. Ты слишком уязвима. Даже для заповедника!

— Заповедника.

Разводит руками.

— Ну да. За его рамками дела обстоят еще плачевней.

— И где же это — за его рамками?

— Это не место, Саш. Это определенный круг людей. И они могут устроить тебе выход из заповедника в совершенно любом месте. Вот как сегодня пытались. И мы будем считать, что я егерь, а ты лично мной охраняемый бесценный экземпляр…

— Я не экземпляр, Кирилл. Я — человек. И мне больно…

— Не было бы! Послушай ты своего мужчину — это всего не было бы! Но нет… — начинает накаляться он. — Надо, блять, было нарушить мои запреты, потом бежать, лететь, сходить с ума! Сводить меня с ума!!

— Мне было страшно!!!

— Ты слепо должна доверять мне! Слепо!!

— Ничего я не должна никому. Уходи.

Засучив рукава пуловера по локти, он бросает мне на кровать мою одежду.

— Я сказал — собирайся, Саша!! Или я сам тебя соберу. У меня был крайне хуевый день. Ровно такой же, как у тебя. И я не железный.

Он делает прерывистый вдох поглубже.

Я чувствую протест и возвращающуюся истерику. Встаю с кровати.

Мне хочется разнести его в ответ за все, что я испытала и чувствовала сегодня. Мне хочется, чтобы ему было больно! Также! Чтобы он почувствовал, как больно мне сделал! Какая-то страшная волна саморазрушения запущена и превращается во что-то новое и безумное.

— Я в тебе ошиблась, — теперь я заглядываю в его глаза, отрицательно качая головой. — Я тебя не люблю. Ты не мой человек. Уходи.

И в меня начинает втекать из его глаз то самое, извращенное болевое чувство, когда я сказала ему, что “взрываю гранату” и останавливаю нашу игру. Только оно тяжелее. Гораздо. Настолько, что встает как желе в моих легких. Но это дает мне насытиться, черт возьми! Насытиться его болью. Его неравнодушием! Дает почувствовать себя снова его ценностью!

— Ты что делаешь сейчас? — сминает он в руке пачку сигарет. — Зачем? Ты больно мне так решила сделать?!

Неверяще качает головой.

— Боли моей захотела?!

— Да!

— А чего мелочишься-то, Сашенька?! — взрывается он. — Давай! Хочешь — делай!

Подлетает ко мне всовывая в руки пистолет. Вскрикиваю от страха и неожиданности. Он грубо просовывает мои пальцы, вынуждая взять его правильно.

— Давай, в живот? — вжимает он его себе над ремнем. — В живот очень больно! Месяц буду загибать от боли! Это — цель? М?!

В ужасе роняю пистолет на пол.

— А что такое?! Так честнее, Саш! Или ты какую-то другую боль имела в виду?! Такую?!

С разворота разносит кулаками дверь шкафа из каленого стекла. Оно падает несколькими кусками с грохотом ему под ноги.

— Такую?! — взмахивает разрезанными руками. — Боль — это боль! В любой своей форме! Или ты думаешь, что та которую ты прописала мне, чем-то благороднее?!

Кровь летит во все стороны.

Я вижу, как кожа на его предплечьях начинает разъезжаться, оголяя мясо и…

В моих глазах начинает темнеть.

— Когда любят не желают боли, Саш. Иногда причиняют. Но точно не желают!

Его голос звучит гулко, как в бочке.

Опускает руки. Кровь медленно течет черными густыми ручьями вниз.

И всё вокруг вдруг начинает медленно кружиться. и лететь куда-то вверх.

— Блять…

Слышу как он тихо ругается. Чувствую падение, а удара не чувствую.

— Саша… — ощущаю его щетину на лице. — Прости… Мне жаль. Я не должен был… так.

И я опять словно под наркозом и отхожу. Не открываю глаза. Меня тошнит и в горле все пересохло.

Слышу звук каблуков.

— У вас дверь открыта, — Арина.

Пауза.

Пытаюсь проморгаться, но веки очень тяжелые.

— Как… Ну как можно было устроить такой пиздец за каких-то двенадцать часов моего отсутствия, Кир? Что с Сашей?

— Обморок.

— Положи на кровать и… давай в травм-пункт.

— Зачем?

Я пытаюсь, слепо присесть, но он сжимает меня крепче не позволяя и перекладывает на кровать.

— Пусть заштопают, что ли. Ты всю квартиру кровью залил.

— В зале не моя. Этих…

— А что здесь-то случилось, Кир? — разводит она руками на комнату.

— Да так. Небольшая ссора.

— Ясно… Езжай. Я с Сашей побуду.

Я закрываю глаза у меня нет сил говорить с ними. Мне просто чуть легче, что он послушал Арину и поехал к врачу.

Арина молча ложится рядом. Обнимает меня. Гладит по волосам.

— Напугали тебя, уроды? Трогали тебя?

Отрицательно кручу головой. И начинаю тихо плакать опять.

— Правильно, — гладит она меня. — Надо поплакать… Если не плакать, можно крышей поехать.

— Кирилл… — судорожно вздыхаю я.

— Кричал на тебя?

— Да… и… руки…

— Я видела, да. Просто навалилось всё на него… Он на самом деле очень терпеливый.

Да уж…

— У него сейчас большие проблемы. Мы теряем все наши деньги. И ты сбежала опять. Он сорвался. Прости его. Ладно?

Киваю.

— Ты поспи… — гладит она меня. — Завтра будет все хорошо уже.

В её руках очень спокойно. И кажется будто и правда ничего слишком страшного не случилось и завтра все будет уже хорошо. И что Кирилл — это все-таки Кирилл, хоть и с множеством несъедобных нюансов. И еще… Я вспоминаю его признание. Любит. До меня вдруг доходят его слова. Это правда? Или это уже моя личная клиника — верить вопреки всему. Не знаю. Мне жаль и очень стыдно, что я хотела ему боли. Больше — не хочу.

Мне вдруг становится спокойно. Я уплываю в сон без снов.

Глава 50 — Миллион поводов

Просыпаюсь опустошенная, но спокойная. И даже, стыдно признаться себе, всё-таки — счастливая. Потому что он существует. И пусть он чудовище в чем-то, но чудовище моё. Не бездушное. Ранимое.

Я наконец-то под его кожей, как и мечтала. Но для этого пришлось эту кожу вспороть.

От воспоминания его распоротых рук мне становится дико стыдно и плохо. И наверное первый раз мне стыдно по-настоящему. Не потому что я нарушаю какие-то внешние нормы и положено испытывать стыд, а потому что нарушила настоящие, свои. Мне стыдно перед собой и Кириллом.

Но я не сожалею. Это ужасно, но я не сожалею о том, что выбила его из равновесия. Я тоже, наверное, чудовище.

Но вот о том, что у него теперь такие раны, я сожалею очень.

В комнате сумрачно. Не могу понять сколько времени. На соседней подушке телефон и ключи от их квартиры. Пятый час вечера. Растерянно встаю.

Моего белого лохматого прикроватного коврика нет. Стекла все убраны. И стакана тоже нет. Дверь в комнату закрыта.

Распахиваю…

Овальный ковер из зала тоже исчез. Прибрано.

Как я не слышала всего этого?

На кухне коробочка из кафе, как из под небольшого тортика. Открываю. Сырники…

Кручу в руках телефон. Открываю его аккаунт. На звонок смелости не хватает. Не хватает не только смелости. Ощущение близости вернулось не до конца. И доверия — тоже. Я всё еще раздвоена. Хотя и понимаю головой, что равнодушный мужчина не сорвется так, как сорвался он. Но все пережитое тоже оставило во мне свой след. И эти эмоциональные реальности борются еще. Я знаю, какая победит в итоге. Пока этого еще не произошло.

Но мне очень больно от воспоминания его распоротых рук.

И я пишу.

“Привет… Как твои руки?”

Прочитано. Не отвечает. Нервно жду почти час его ответа. Но его нет.

И я опять начинаю злиться на него. Почему он требует от меня то, что не готов давать сам?

“Откуда мне знать, что все в порядке, если ты не отвечаешь?” — немного переформулирую я слова Арины.

“Мои руки — это последнее, что меня сейчас волнует, Саша. Я завтра позвоню. Будь дома, чтобы я тебя видел”

Ну что за человек?… Только в одну сторону его правила работают?