Заглядываюсь на пацана. Мелкий, красный, морщинистый. Мама говорит, на меня похож. И эта туда же.
Ребенок складывает губки бантиком, потом маленький ротик бежит вниз, губки образуют дугу. Открывает глаза. Видит меня и закатывается громким плачем.
— Нет. Я его так никогда не успокою, — в отчаянии трусит ребенка Ксюха. Неумелая. Неумная. Ну, какая из нее мать?
— Давай сюда. Я укачаю. А ты подумай и ответь, — предлагаю тихо. Отдать мальчишку родителям совестно.
У отца опять прихватило сердце, а у мамы давление. Раньше у нас все просто решалось. Лена моя приходила. Ставила уколы. Болтала ни о чем. И всем сразу становилось легче. А сейчас что делать?
Дядя Вася к нам ни ногой. Остается только фельдшер из районки. Но к ней пока дозвонишься.
— А ты умеешь? — с сомнением глядит на меня Ксюха.
— Не бойся, об стенку не ударю, — рычу зло. — В окно не выкину.
Забираю ребенка и отхожу в сторону.
— Ты чего кричишь? Прапорщиком будешь или сразу генералом? — рассматриваю малыша. Плету всякую ерунду. Качаю тихонечко. И пацан затихает. Одаривает меня осоловелым взглядом. Прикрывает глазки.
— Спи, моя радость, усни, — напеваю, как когда-то пела мне мать.
А потом уже с Леной в школе дурачились. Она мне голову чесала ногтями и тянула тонким голосом эту же колыбельную. А я громко храпел.
И вот теперь мальчик. Мой сын, говорят. Только я не верю. До сих пор в голове не укладывается.
— Ну что, легенда готова? — презрительно кошусь на Ксюху.
— Какая л-легенда? — лепечет она.
— Ну, версия, Ксюх, — роняю снисходительно. Кладу ребенка в кроватку. И неожиданно понимаю простую истину. Я не могу его бросить. С кем он останется? С полудурошной мамашей? Так она будет мужиков водить, а его в шкаф прятать.
У нас в первом классе был такой мальчик. Худющий бледный Коля Буркин. Как сейчас помню мамино едкое «Шаболда!», сказанное в адрес его матери. А через год его убил отчим. И мы всем классом ходили на похороны. Именно тогда я впервые увидел человека в гробу и чуть сам не сдох от страха.
И если ребенок мой… Ну, хотя бы один процент вероятности существует, то я не хочу ему такой судьбы. Никому не пожелаю. Честно!
— Говори, я слушаю, — беру стул и сажусь напротив Ксюхи, устроившейся на диване. Смотрю глаза в глаза. — Начинай с Нового года. Мы встретились и…?
В училище у нас был предмет «искусство допроса». И у меня по нему всегда «отлично» выходило. Вот только никогда не думал, что расспрашивать с пристрастием придется «жену».
— Мы встретились, Олежечек, — преданно смотрит на меня Ксюха. — Ты меня пошел провожать. Я попросила. Помнишь?
— Конечно, — киваю я. — А потом проводил и пошел в общагу…
— Нет, — улыбается она жалостливо. — Ты проводил меня до подъезда. А там наши соседские наркоши на лавке бузили, и ты поднялся на этаж. Помнишь?
— Да, продолжай.
— Я тебя пригласила попить чаю, — заламывает она руки. — Мама пирог испекла. Со смородиной. И ты…
— Согласился. Съел, кажется, три куска. Хороший пирог был, — усмехаюсь я. — Но от пирога не беременеют…
— А потом мы целовались с тобой. И в спальне на диване валялись. Ты говорил, что любишь меня до неба! — скулит она. — И трахнул. Так грубо… Я тебе говорила, что у меня никого не было… А ты…
— Бред какой-то! — подскакиваю на ноги. Стул падает на пол с грохотом.
Кошусь на спящего малыша. Не проснулся вроде бы. Аккуратно поднимаю.
— И вот так с одного раза залетели? — сунув руки в карманы, подхожу к окну.
— Ну почему с одного? Ты в «Апельсин» ко мне приходил. У меня даже фотки есть. Только я не сразу решила с камер наблюдения сохранять, — бросает она мне в спину.
— А там еще камеры наблюдения были? — интересуюсь, не скрывая сарказма.
— Да. Я сначала тебе верила. А потом, когда тебя с другой в «Апельсине» увидела, стала сохранять на флешку. Меня охрана научила.
— Вот ты продвинутая, — цежу я и пытаюсь понять, что же делать дальше. Девка лжет. Но как ее на вранье поймать? — Фотки, конечно, не сохранились? — роняю язвительно. — Их ураган унес… Или нет. Был пожар, и они сгорели…
— С чего ты взял? — подходит ко мне Ксюха. — Вот, держи, — кидает на подоконник конверт. Я некоторые твоим родителям показала. Самые приличные…
Отрываю, смотрю. Чувствую, как волосы на затылке поднимаются дыбом. Это я, и не я… Ни хера не помню.
С фоток на меня скалится полуголый придурок, лапающий Ксюху. На другой фотке держу обеими руками за сиськи, на третьей она мне отсасывает.
— Это ты моим родителям показала? — прихожу в ужас. Неудивительно, что они оба слегли от горя.
— Нет, самые приличные, — улыбается мне мерзкая тварь. — Вот эти…
Достает из конверта отделенные листочком фотки. А там мы с ней сидим за столом. Что-то жрем и болтаем. А на другой целуемся… На третьей — Ксюха у меня на коленях сидит.
Ну, хоть ума хватило порнуху не показывать!
Внимательно разглядываю фотки. Видно, что снято с разных камер. И не монтаж вроде. Тогда что? Я ничего не помню! Но и на экспертизу отдавать облом. Тест уже показал, кто отец ребенка. Еще больше позориться не тянет.
— Как это может быть? — обалдело пролистываю гнусные фотки. — Я же не помню ничего. Не было этого.
А сам тупо пялюсь на фотку, где откровенно трахаюсь с Ксюхой.
И слова мои. Клятва моя для Лены. «Люблю тебя до неба!»
Я никому не говорил. Только ей одной. А Ксюха в курсе. Может, я ее за Лену принял.
Чешу башку. Пытаюсь найти хоть мало-мальски логичное оправдание, и не получается. Может, у меня эта… как ее? Ретроградная амнезия.
«Ага, на Ксюху!» — усмехаюсь мысленно. И тут же маленькие проворные ручки «Жены» хватают меня за грудки.
— А теперь слушай сюда, козел! — выговаривает мне она. — Попробуй только со мной развестись. Ребенок твой. Это тест подтвердил. Доказательства близости у меня имеются. Надо будет, я соседей-наркош позову и персонал «Апельсина». Да я тебя по судам затаскаю. Ты меня изнасиловал между прочим. И я простила. Но только рыпнись. Карьеру тебе порушу. И всем расскажу, что у тебя провалы в памяти. Вышибут тебя из армии под зад коленом. И даже сраный склад караулить не доверят. Понял?
— Какая же ты сука, Ксюха! — в ужасе всматриваюсь в миловидное заплаканное личико.
Я-то думал, что стал жертвой заговора. А нет. Это мне моя «милая» подгадила. И еще грозится. Мало ей моего позора.
— Да не буду я с тобой разводиться, — роняю презрительно. — Останешься здесь, с родителями. Присмотрят за тобой. А я послезавтра по месту службы уеду…
— Мы с тобой. Олежечек, прости меня, дуру! Только не бросай, слышишь? Я тебе верной женой буду. Любить за двоих буду. Ничего никогда у тебя не потребую. Только не оставляй, слышишь? Тут меня все ненавидят. Лену твою жалеют. А что ее жалеть? Вон, говорят, выскочила замуж за какого-то богатого чела. Видать, и не любила тебя никогда…
Ксюха выплескивает последние слова в ярости, а меня будто темная пелена накрывает.
«Вышла замуж. Не любила меня», — повторяю про себя горькую правду, о которой боялся подумать весь этот месяц.
— Хорошо, — киваю, запрещая себе думать о Лене. — Поедем вместе. Полетим. Там условия хорошие для семей. И звания женатому быстрее идут.
— Вот видишь, — утирает слезы Оксана. — Ты не пожалеешь, — шмыгает носом. — Я все умею, Олежечек. И борщ сварить, и дрова наколоть, — кидается она мне на грудь. — Все ради тебя!
— Да ладно, — неуверенно кладу руку на тонкое плечико. — Не реви.
И чувствую, как в боксерах поднимает голову странный чувак. Да иди ты! Что же получается? Тело помнит, а я нет?
Выскакиваю из дома, несусь к реке. Наскоро раздеваюсь на берегу и с мостков прыгаю в воду. Неужели я все забыл? Или Лена у меня Оксану из головы вытеснила?
Широкими гребками пру на другой берег. Потом обратно. И сбиваюсь с дыхалки, заметив на пляже отца и Ксюху.
— Что же ты творишь, гад? — роняет он досадливо и, махнув рукой, идет к дому.
