Жестокий Лорд (ЛП) - Торн Айви

Я уже знаю, что не засну сегодня ночью. Так что вместо этого я провела время, осматривая чердак, на котором Кейд решил меня запереть.

У меня болит горло в том месте, где Кейд нанёс удар, болит рука в том месте, где я его ударила, и всё тело ноет от прилива адреналина, который захлестнул меня во время драки. У меня болит грудь и кружится голова.

Дин хочет, чтобы я уступила ему. Если выбирать, то он может оказаться не самым худшим. Я никогда не уступлю Кейду. И Джексон опасен, потому что моё сердце тоже хочет его, а не только моё тело. Меня влечёт к нему, и именно по этой причине мне нужно избегать его. Но я буду держаться так долго, как смогу. Потому что я не хочу доставлять никому из них удовольствие от того, что у них есть больше, чем они уже имеют.

Здесь, на старом чердаке, не так уж много интересного. Тут есть старая мебель и несколько картин, которые выглядят дорогими, но явно не вписываются в ту эстетику, к которой стремилась экономка или парни. Но когда я осматриваюсь, отодвигая в сторону пыльные свёрнутые коврики и открытую коробку, полную предметов, похожих на антиквариат, которые просто разбросаны здесь, как безделушки из Walmart, я нахожу кое-что гораздо более интересное.

Маленькая, плотно заклеенная коробка, задвинутая в угол, как будто тот, кто её сюда спрятал, пытался это скрыть.

Что, конечно, означает, что я собираюсь посмотреть, что в ней.

Скотч отрывается с тяжёлым, липким звуком, и, пока я сижу в углу, свет голой лампочки над головой отбрасывает тени вокруг меня, я достаю содержимое.

Когда я раскладываю его на полу, всё, что я могу сделать, это несколько мгновений тупо смотреть на него.

Это фотографии. Последняя была сделана чуть больше двадцати лет назад, я вижу дату на ней. Есть несколько фотографий, сделанных примерно в один и тот же период времени, и каждая из них охватывает период от восемнадцати до двадцати лет между съёмками, начиная с того времени, когда фотографии были черно-белыми.

На каждом снимке изображены разные девушки. И на каждом из них, на самом раннем, они одеты в белое платье, которое можно было бы назвать почти свадебным, если бы оно не было таким тяжёлым и похожим на мантилью, с густой вуалью, закрывающей их лицо. Фон фотографии выглядит как камень, а затем крупным планом изображена девушка в вуали, передняя часть которой забрызгана чем-то слишком пурпурно-красным для крови, вероятно, вином. Это почти ритуал, и холодок пробегает у меня по спине, когда я смотрю на старые фотографии, которые выглядят ещё более жуткими, поскольку они не цветные.

На более поздних фотографиях девушки не прикрыты.

Они в разной степени раздеты. На старых фотографиях несмотря на то, что они связаны, а на некоторых из них с кляпами во рту, на них надето нижнее белье, которое сейчас можно было бы считать обычной одеждой. Но на некоторых из них я мельком замечаю член, девушки забрызганы спермой, в синяках, плачут. Новые снимки гораздо более непристойные, на них девушки согнулись, раздвинув ноги, привязаны к кроватям полностью обнажёнными. Они все разного роста: полненькие, худенькие, с маленькой грудью и с большой. На более старых снимках, они не выбриты. На тех, что поновее, они выбриты, или на лобке выбрит какой-то рисунок.

На снимке двадцатилетней давности девушка выглядит очень знакомой.

Я переворачиваю фотографии, надеясь увидеть имена, но тот, кто их делал, был не настолько глуп. И все же, есть что-то жутковатое в том, что здесь, на чердаке, есть коробка, полная фотографий девушек, некоторые из них странно ритуальные, другие просто порнографические. Знают ли парни, что они здесь? Задаюсь вопросом я, снова просматривая их. Интересно, кем были эти девушки, что с ними случилось, где они сейчас. Особенно на самом последнем снимке, где каждый раз, когда я смотрю на неё, у меня возникает ощущение, что я уже видела девушку на фотографии. Кем бы она ни была, она, казалось, была почти счастлива быть частью этого. На фотографии, где её руки связаны за спиной, лицо запрокинуто, глаза закрыты, и она улыбается почти блаженно, как будто ждёт благословения, а не какого-то груза от парня.

Я должна показать это Мии. Я хочу знать, что она об этом подумает, сочтёт ли это таким же странным, как и я, или у неё будет какое-то объяснение. Она всё время читает и, казалось, всегда знала о городе больше, чем я, или всё ещё знает. Она даже пыталась рассказать мне об этом несколько раз, но я не обращала внимания. Тогда мне было просто насрать.

Теперь я жалею, что не слушала больше.

Я забиваюсь обратно в угол, прислоняюсь к старому комоду и снова просматриваю фотографии. В животе у меня урчит, но я стараюсь не обращать на это внимания, сосредоточившись на том, чтобы вспомнить лица на фотографиях. Интересно, здесь ли были сделаны эти фотографии, проводила ли когда-нибудь одна из этих девушек ночь на чердаке, подобном этому.

Дин в конце концов выпустит меня отсюда. Но до тех пор я собираюсь использовать это время, чтобы спланировать свой следующий шаг.

***

На следующий день я слышу, как поворачивается дверной замок. Никто не открывает, и я жду несколько минут, прежде чем осторожно подхожу к двери и поворачиваю ручку. Она распахивается, но снаружи никого нет, и это наводит меня на мысль, что Дин просто отпёр её и ушёл, наплевав на то, что я сделаю после этого. Что меня вполне устраивает.

В доме тихо, и сегодня воскресенье, так что я не смогу поговорить с Мией до завтра. Я засовываю фотографии под рубашку, пинком отправляю коробку обратно в угол и прячу её под стопкой старых ковриков. Как только мне удаётся спуститься в свою комнату, я кладу их в сумку с книгами рядом со всеми остальными бумагами и тетрадями.

Остаток дня я провожу в своей комнате. Я умираю с голоду, но не решаюсь спуститься за едой, чтобы не столкнуться с ребятами. Меня тоже никто не беспокоит, что странно. Я бы ожидала, что, по крайней мере, Кейд устроит истерику из-за того, что я осталась в своей комнате. Тем не менее, в коридоре по-прежнему тихо, и остаток дня я провожу в постели, делая домашнее задание, с которым я опоздала, и надеясь, что это не просто затишье перед гораздо более серьёзной бурей.

Но никто не проходит по коридору и не стучит в дверь.

На следующее утро я жду, пока не услышу, что ребята уходят, прежде чем спуститься вниз. Мне удаётся найти на кухне пару кексов и пакет с ланчем, которые я запихиваю в рюкзак, прежде чем поспешить в кампус. Я почти опаздываю на английский, и Мия удивлённо смотрит на меня, когда я, тяжело дыша, сажусь на соседнее сиденье.

— После урока, — шиплю я. — Мы идём в кафе. Мне нужно тебе кое-что рассказать.

— Что происходит? — Спрашивает она, но я просто качаю головой.

— Позже.

Мы находим самый тихий уголок кофейни, где можно спрятаться, и, когда я убеждаюсь, что никто не смотрит, я стягиваю шарф, чтобы показать Мии синяки на моей шее. Её глаза широко раскрываются, и я вижу, как на щеках проступает лёгкий румянец, который говорит мне о том, что она сердита. Мия никогда не выходит из себя, она просто слегка краснеет, и ты понимаешь, что в глубине души она хочет кого-нибудь убить. Честно говоря, это почти страшнее, чем когда кто-то кричит.

— Кто это сделал? — Её голос приглушенный, сердитый. — Кто из них?

— Кейд. Говорю тебе, Мия, он на грани помешательства. Именно поэтому я должна рассказать тебе, что происходит.

Я объясняю ей свою теорию, что что-то мешает парням сделать последний шаг и просто трахнуть меня.

— Джексон не похож на человека, который смиряется с изнасилованием, и я думаю, Дин считал бы себя выше этого, но Кейд совсем не такой. Он настаивал, чтобы я умоляла его об этом... чтобы я попросила его об этом, когда он душил меня. Есть какая-то причина, по которой это мешает.

Мия пожимает плечами.

— Может, это просто его причуды. Может, у него не стоит, пока девушка не попросит?

Я качаю головой.

— Не думаю, что дело в этом. Думаю, ему бы больше понравилось, если бы я умоляла его остановиться, а не отдавала это ему. Он заводится от того, что я сопротивляюсь. Так что, я думаю, есть какая-то причина, по которой он не может просто сделать это без моего согласия.