Селянин (СИ) - "Altupi"

— Мне надо домой. Я просто заплатил за поездку.

Он стал одеваться, быстро. В принципе, там было всего три вещи.

— Егор, — Кирилл сделал паузу и дождался, когда Рахманов на него посмотрит, — я люблю тебя. Я не шучу.

Егор смотрел на него с секунду, затем быстро опустил глаза, поправил футболку.

— Извини, мне пора. Спасибо, что отвёз нас вчера.

И ушёл. Хлопнула сначала одна дверь, потом вторая, звякнула щеколда.

Кирилл откинулся на подушку и закрыл лицо руками.

Призраки ночи

34

На следующий день, как только Егор вернулся из города, Кирилл пошёл к нему. Зад совсем не болел, чего он боялся, предлагая себя нижним, походка не изменилась, другие страшилки гомофобов, типа разорванного очка, тоже оказались мифами. Или Егор проделал с ним всё аккуратно — не из любви, конечно, а просто по доброте душевной.

Кирилл думал об этом половину ночи, кутался в одеяло, так и не уйдя с дивана. Пытался найти объяснения и оправдания, пытался не допустить вспышки гнева или слёз огорчения. Голубой секс ему не понравился физически, но это был секс с Егором, с парнем, которого он безмерно уважает и безгранично любит. Другого способа быть ближе у геев ведь нет? Так говорил сам Егор.

Конечно, ночью Кирилл злился на него, что предложил самое ценное и не получил желанной отдачи. Пылкости, страсти. Вернее, чувств и нежности — эти качества больше присущи селянину. Он не верил, что Егор настолько неопытен и скован в постели, что постесняется даже застонать. Просто вчера он прямым текстом сказал, что отрабатывает повинность, но и при этом показал мастерство — не мялся, грамотно растянул, избежал порывов, со снайперской меткостью ударил по простате, мастурбировал так, что перед глазами звёзды пылали.

Учился дрочить, дёргая за соски корову…

Кирилл отогнал эту дегенератскую издёвку, напомнил себе — своему грёбаному внутреннему голосу, — что в дойке молока нет ничего смешного и постыдного, а вот валяться на кровати целый день брюхом кверху здоровенному бугаю — стыд и срам.

Утром Кирилл решил, что секс ему приснился. Если бы не использованный презерватив, сиротливым комочком лежавший на старом затоптанном паласе у ножки дивана, а рядом высохшая салфетка из пачки и вазелин. Егор был верхним. Возможно, всегда и со всеми. От этой мысли, которая не вылезала из головы, у Калякина сводило живот, член практически не опускался, и ещё появились какие-то неведомые ранее ощущения в промежности. Наверно, он превратился в настоящего гея, самую унизительную его ипостась — любителя, чтобы его подолбили в зад. А, плевать! Плевать на всех! Да, он хочет, чтобы его долбили в зад, и что?! Чтобы это делал Егор — настоящий мужчина, а не гламурное быдло.

Чувствовал ли себя Кирилл при этом тёлкой? Нет, не чувствовал.

После затхлой нафталиновой пещеры Пашкиной бабки от солнечного света защипали глаза. Воздух был удивительно свеж. Как перед грозой, подумал Кирилл. Сунув сигарету в рот, он постоял на порожках веранды, посмотрел в голубое небо с бугристыми, словно сказочные замки, кучевыми облаками. В детстве он мечтал лежать на лугу в душистой траве и гадать, на кого похоже то или иное облако.

Теперь он хочет, чтобы его трахали в зад.

Кирилл поднял край футболки, почесал живот. Поскрёб подошвы шлёпанцев об угол порога, соскабливая засохшую грязь, отшвырнул под кусты куриной слепоты окурок и пошёл, куда намеревался.

За калиткой текла неспешная сельская жизнь, картина которой не менялась никогда — куры, гуси, кошки. На лавке у хаты бабы Липы сидели три сгорбленные старушенции, одетые как при морозе в десять градусов — в телогрейки, цветастые платки и бурки. Баба Липа опиралась на клюку, двух других Кирилл не знал. Все трое синхронно повернули повязанные платками головы и с жадным любопытством уставились на него. Кирилл приветственно махнул рукой этому самопальному фейс-контролю, поддерживая имидж вежливого воспитанного молодого человека, завоёвывая сердца местных старожилов. Внимание бабкам пришлось по душе, они кивнули ему в ответ. Сейчас примутся обсуждать. Фигня, лишь бы Пашкиной бабке про квартиранта не настучали.

Пыль дороги сохранила следы мотоциклетных колёс, обвиливающих ямки и ухабы. Следы сворачивали к дому. Рисунок протектора не читался, резина была совсем лысой. А продаются ли сейчас покрышки на «Юпитер»? Задавшись этим вопросом, Кирилл с укором совести подумал о том, что пролежал всё утро на диване, страдая и лелея обиду за безответность любви, за непонятость, обвиняя в своих несчастьях весь мир, а Егор в это время трудился, не покладая рук. Наверняка он встаёт с зарёй, доит корову и отводит её на пастбище, кормит свиней и птицу, готовит завтрак для матери и теперь ещё младшего брата, меняет памперсы, ещё что-нибудь делает и едет развозить молоко клиентам — на мотоцикле в любую погоду. Егор ответственный и пунктуальный, но наверняка ему тоже хочется понежиться в кровати хоть один денёчек, забить на всё и просто выспаться. Как же, до ломоты в суставах, захотелось дать Егору такую возможность!

Кирилл обогнул пыльные, тронутые желтизной вишни и ступил на скошенную траву придомовой территории. Мотоцикл стоял у ворот, люльку накрывал чёрный брезент. Вокруг ходили красные куры, разгребали когтистыми лапами мелкие камешки, что-то, кудахча, клевали. Во дворе царила тишина. Или нет? Какие-то звуки, голоса, тихие и неразборчивые, доносились из дома. Гостей у Рахмановых быть не должно — никто в деревню не приезжал.

Калякин открыл калитку, которую, слава богу, Егор не запер, и понял, что разговаривают в телевизоре, голоса актёров слышны из открытого окна. Спустя секунду тюлевая шторка колыхнулась, отодвинулась, и в окошко над цветочными горшками просунулась улыбающаяся рожица Андрея.

— Привет, Кирилл! Ты к Егорке?

— Привет, спортсмен. Да, к нему. Он дома?

— Нет, он… он там, — Андрей неловко махнул головой в сторону заднего двора и ударился макушкой о деревянную поперечину рамы. — Ой, блин!.. — пацан выпростал из-под шторы здоровую руку и, кривясь, принялся тереть ушиб.

— Аккуратнее, — рассмеялся Калякин, — а то и на голову гипс наложат. Как твоя рука, спортсмен? Заживает?

— Наверно. Только бы к школе не зажила ещё.

— Не любишь учиться? — поинтересовался Кирилл, бросая взгляды в сторону заднего двора и хлева, чья крыша возвышалась над серым дощатым забором. Ему не терпелось пойти туда, однако приличия требовали поддержать беседу с новым полезным другом.

— А кто любит? Ты любишь учиться?

— Ну… в школе ещё ничего было, а в институте уже капец.

— Ага, в школе ничего, — отодвигая цветок и облокачиваясь о подоконник, хохотнул Андрюшка. — Да Егор меня даже за «четвёрки» ругает. Он хочет, чтобы я в институт потом поступил, на бюджет. Ага. А сам нигде не учится.

Кирилл каждое слово мотал на ус.

— Брат правильно говорит — учись.

— Да я учусь, мне Егора подводить нельзя… Но сломанная рука — законный же повод посачковать?

— Законный, — рассеянно подтвердил Кирилл, его нос уже, как флюгер на ветру, перманентно показывал в сторону заднего двора. Будущее школьника его пока не волновало, больше заботила своя собственная судьба вкупе с его братцем. — Я пройду к Егору?

— Вчера не наговорились?

Кирилл вскинул брови, внимательно посмотрел в торчащее из оконца лицо. Пацан широко улыбался. Нет, не было похоже, что он полностью осведомлён про вчерашнее, всего лишь знает, к кому Егор ходил поздно вечером, думает, что они невъебенные друзья.

— Да, — протянул Калякин, — надо договорить. — А у самого член шевельнулся в жажде второго совокупления, закрепления опыта. Он был даже согласен на молчаливого безэмоционального партнёра, только бы тот взял его. Кирилл мог биться об заклад, что ему ничего не светит, и Егор пошлёт его в своей привычной обходительной манере, стоит только показаться из-за угла, однако ему жизненно необходимо было поговорить с ним о прошедшей ночи.

Сделав извиняющийся жест мальцу, Кирилл знакомой дорогой вдоль веранды направился к калитке, ведущей на задний двор. Собака, гремя цепью, вытянула морду из будки и вместо лая зевнула, а потом улеглась обратно. Надо будет узнать, как её зовут, и принести ей что-нибудь вкусное.