Селянин (СИ) - "Altupi"

Егор махнул рукой в направлении стола, приглашая присаживаться. Сам сел, снял перчатки и бросил их позади себя на траву. Стянул бандану и тряхнул чёрной гривой, придавая ей пышности. Кирилл сел напротив, положил руки на стол. Скамейка оказалась мягкой, наверно, под дерматином находился слой поролона. Палящие лучи закрывала листва, жара почти не ощущалась, впрочем, благодаря облакам, день был не знойным. Запахи со скотного двора сюда не доносились.

— Хорошо тут у тебя, — сказал Кирилл, однако смотрел не по сторонам, а только на Рахманова.

— Да, балую Андрейку иногда, — рассеянно ответил он, смахнул сухой листик с клеёнки. — Когда свинью режу.

Кирилл поперхнулся.

— Свинью? Ты сам?

Он вспомнил этих громадных наглых хрюкающих монстров, способных сбить человека с ног и затоптать, а может, и разодрать крупными зубами, по херу, что травоядные. Перевёл взгляд на тонкие руки Егора. Представил, как он этими тонкими, но, несомненно, сильными руками излавливает стокилограммовую тушу и всаживает длинный острый нож ей точно в сердце. По телу опять пошла дрожь возбуждения, концентрируясь в паху.

— Тех, что нам на еду, сам, — ответил Егор, не видя своей крутости или не придавая ей абсолютно никакого значения. — А на продажу, по новым санитарным нормам, приходится на бойню возить. Всё это не важно, Кирилл. Что ты хотел мне сказать? Говори, и я пойду работать.

Кирилл кивнул, ему всё равно не было, чем продолжить тему про убой свиней, не ценой же на свинину интересоваться?! Хотя и никакой конкретики про вчерашний секс в голову не приходило. Он шёл, чтобы увидеть Егора, и увидел. Блять, нет, он шёл, чтобы снова предложить ему встречаться! Какого хуя он тогда сидит, как нюня придурочная, и слова не может связно вымолвить?! Калякин разозлился сам на себя: сука, блять, возьми себя в руки!

Кирилл дёргано улыбнулся и подвинул руки к ладоням Егора, осторожно накрыл их пальцами. Кожа была тёплой, немного грубой.

— Мы вчера занимались сексом, — произнёс он с лаской в голосе, не сводя глаз с селянина, ища понимания, отголоска чувств.

Естественно, Егор убрал руки, но оставил их на столе. Опустил глаза к клетчатому рисунку клеёнки, упёрся в одну точку.

Кирилл подавил вздох.

— И я признался тебе в любви, — добавил он.

Послышались торопливые шаги по утоптанной земле, потом на поляну из-за угла дома выбежал Андрей — тощий пацан в шортах и безразмерной серой футболке. Загипсованная рука болталась в слинге из женского цветастого платка.

— А, вот вы где! — радостно завопил он и, добежав, приземлился на лавочку рядом. Егор хмуро посмотрел на него.

— Иди домой, Андрей, дай нам поговорить.

Мальчишка сразу почувствовал себя неловко, от радостного нетерпения не осталось и следа. Он встал, инстинктивно взмахнул сломанной рукой, вспомнил, что надо быть с ней аккуратнее.

— Вообще-то я пришёл сказать, что мамка проснулась. Ты сам просил сказать, когда она проснётся. Повернуть чтобы.

Кирилл прищурился: повернуть? Зачем? А, от пролежней, наверно.

— Да, я помню, — ответил Егор. — Сейчас приду. Только договорим. Иди, не мешай.

Андрей с подозрением посмотрел на Кирилла и убежал в обратном направлении. Кирилл помахал ему рукой, после обратился к его брату:

— А он знает, что ты гей?

— Знает.

— А сам он не того?

Егор пристально посмотрел на него, и Кирилл решил, что тот снова промолчит, но в этот раз ошибся. Рахманов ответил, пусть не сразу.

— Ему двенадцать.

— И что? Что это значит?

— Рано ещё определяться.

— Да? А ты во сколько определился?

— А ты? — спросил Егор и вроде даже усмехнулся. Может, усмешка Кириллу и показалась, но вот вызов в этом коротком вопросе был явным. Калякин открыл рот, чтобы ответить, и вдруг понял, что снова поставлен в тупик, как с заданным ранее вопросом пидор он или не пидор. Однако сейчас было проще — всего лишь посчитать. И оказалось — так мало! А он-то думал, что осознал голубые грёзы миллион лет до нашей эры.

— Несколько дней назад, — сдавленно признал он. — В двадцать.

Честность ответа, без сомнения, понравилась Егору, его тёмно-карие глаза залучились одобрением. Он кивнул, мол, теперь ты понимаешь, о чём я.

— А ты когда? — быстро и безо всякой надежды повторил Кирилл.

— В семнадцать. Сейчас мне двадцать один.

Калякин впитал и эту информацию, втайне радуясь, что осторожный селянин разговаривает с ним нормально, хоть и в своей молчаливой манере. Это давало шанс.

Он опять придвинул руку, но уже не накрывал ладонь Егора, а просто коснулся его пальцев.

— Егор, давай встречаться?

Тот отрицательно покачал головой. Но рук не отодвинул.

— Но почему? Ты вразумительно объяснить можешь?

— А что у нас общего? — спросил Рахманов и теперь убрал руки. Наклонился назад, сорвал травинку и сосредоточился на ней, будто на центре вселенной.

— Много чего! — Кирилл аж подпрыгнул, скамейка под ним дрогнула. — Мы молоды, красивы, мы можем проводить вместе время, заниматься сексом!

— И всё?

Кирилл растерялся. Какие ещё нужны аргументы? Ну не оратор он! Всем бабам и этих причин за глаза хватит!

 — Кирилл, мы разные люди. Я деревенский пидор, каких мочить надо, сижу в грязи, по уши в навозе, от меня воняет, — для демонстрации Егор чуть выставил из-под стола ногу в резиновом сапоге с налипшими на подошву, не до конца очищенными частичками коричневой субстанции с вкраплениями соломы и зерна. Кирилл, не отрываясь, смотрел на грязный сапог и с горечью вспоминал в только что услышанном свои собственные слова. Он вдруг осознал, что пытался говорить с Егором как с клубной мокрощелкой — не из злого умысла, а просто по грёбаной привычке. Конечно, это было пиздец какой лажей!

Калякин тоже опустил голову, уткнулся взглядом в этот дурацкий рисунок на клеёнке — переплетённые зелёные, синие, красные, жёлтые полосы, синие точки внутри образованных ими квадратов. Взгляд сам заскользил по всем этим линиям и пересечениям, как в детстве по узору висевшего над кроватью ковра. Говорить надо было начистоту, искренне, убедительно.

Украдкой вздохнув, царапая узор ногтем, Кирилл начал:

— Можешь мне не верить, но я не вру. Хочешь, расскажу всё, как было? Да, я приехал сюда с Пашкой за коноплёй! Собирались лавандосами разжиться перед четвёртым курсом! По херу на людей было, каким Пашка бы толкнул траву. Травка — это неплохо, после неё расслабуха, — Кирилл натянуто рассмеялся. — Да, я курил травку. И бухал, и всякую хуйню по пьяни творил, и баб трахал. Всегда — баб. Пидоров ненавидел. Не знаю, почему… ну, может, потому что их все ненавидят. Надо же кого-то ненавидеть — пидоров, хачей, негров, пиндосов! Хотя насрать мне было на всех них, ну, а тут просто ты попался, скучно было, Пашка мозг постоянно ебал, коноплю эту ёбаную косить приходилось! Не было у меня другого развлечения, Егор, кроме как тебя чмырить! Да, я клинический кретин, я знаю!

Он посмотрел на Егора, надеясь прочитать понимание и прощение на его лице. Но Егор опять ушёл глубоко в себя. Слушал, конечно, делал для себя какие-то выводы, но никак не проявлял их. Вид у него опять был затравленный, однако Кирилл хорошо уяснил, что это лишь одна ипостась, вторая была сильной, бесстрашной.

— Прости меня, Егор. Я не знал тебя. Я не знал даже, что я эгоист, мне просто по херу было на других людей, лишь бы поржать. Я вообще дебил по жизни. Я не знал, что влюблюсь. Но я увидел тебя и… пропал. — Подперев лоб ладонью, Кирилл замолчал от тяжести признаний, многих слов прежде никогда не имелось в его лексиконе. Все эти сопли он считал чушью и писал на своей странице в соцсети: «Если у меня в статусе появятся слезливые цитатки про любовь, значит, меня взломали», ржал с этого. Но время показало, что взломали не страницу, а сердце, и сделала это не ладная тёлочка, а парень с навозом на подошвах сапог. У судьбы свои шутки.

Волосы Егора трепал поднявшийся ветер, один из посыпавшихся с яблонь листиков упал ему на голову и застрял в длинных вихрах. Солнце заслонила туча — настоящая, синяя. За забором сцепились кошки, огласили своим ором всю округу.