Неприятности с любовью (ЛП) - Мэйсен Кэт T.

Но теперь все кончено.

Мое воображение гадает, на кого был бы похож ребенок — на Уилла или на меня? Была бы это девочка или мальчик? Все эти беспричинные мысли поглощают меня в данный момент. Я даже не успела все обдумать, как потеряла ребенка. Врач уверяет меня, что выкидыши — не редкость, но почему мне кажется, что это моя вина, что это произошло по моей вине?

Выключив телефон, я снова закрываю глаза и засыпаю, но просыпаюсь от звука сирен, доносящегося из ночи.

Я медленно встаю с кровати в темноте и иду по коридору в сторону папиного кабинета. Босые ноги излучают слабый свет, когда я направляюсь к двери и стою на месте, наблюдая, как он пьет виски прямо из бутылки. Его ноутбук открыт, телефон лежит перед ним на деревянном столе.

Мои воспоминания крутятся в голове, как кино в кинотеатре. Как он водил меня в зоопарк, и мы кормили животных, устраивая индивидуальные занятия, как он читал мне сказки, используя свои голоса супергероев, потому что я была одержим Бэтменом. Было время, когда я получила водительские права, и он накричал на меня, когда я чуть не поцарапала его дорогой «Мерседес» об уличный столб. На наших танцах между отцом и дочерью, где он гордо выплясывал перед всеми, одетый в свой шикарный смокинг.

Я обхватываю себя руками, желая оградить от боли.

Что бы я ни решила, кому-то будет больно. И пока я продолжаю смотреть на человека, который всю жизнь любил меня беззаветно, все, что я вижу сейчас, — это тень моего отца.

Вслед за этим бутылка скотча разбивается о стену.

 Тридцатая глава. Лекс Эдвардс  

— Давай, Эдвардс. Хотя бы подумай об этом.

Этот чертов идиот действует мне на нервы. В последний раз, когда Цукерман пытался заключить сделку, она провалилась, и я потерял миллионы. Я был на шаг впереди него, и, честно говоря, я хочу, чтобы он ушел.

— Я не буду повторяться. То, что вы предлагаете, нежизнеспособно.

Цукерман качает головой в недоумении, постукивая ручкой по столу, раздосадованный тем, что я отклонил его предложение.

— Позвольте мне понять? Вы говорите, что то, что предлагаю я, нежизнеспособно, а то, что предлагает Романо, — жизнеспособно?

Мое терпение истощилось. Как он смеет ставить под сомнение мое решение.

— Романо сделал свою работу, — подчеркиваю я, высоко подняв голову. — Ваши цифры небрежны. Нужно ли напоминать вам, что произошло с проектом в Чикаго?

Цукерман поджимает губы и поднимается со стула со стиснутой челюстью. Он прохаживается возле окна и резко останавливается, чтобы встретиться со мной недоверчивым взглядом.

— Значит, Романо трахает вашу дочь и получает то, что хочет? Так вот как это работает?

Что он мне только что сказал?

Его бессердечные слова начинают обретать смысл. Неужели он сказал то, что я думаю? Моя грудь начинает твердеть. Мои руки сжимаются в кулаки под длинным столом для заседаний. Я смотрю на него неподвижно, стараясь не выразить ничего, кроме пустого взгляда.

— Я думаю, вам следует покинуть эту комнату, — стараюсь держать свой тон под контролем, не желая показывать ему никаких эмоций. — В следующий раз, когда вы захотите задать мне вопрос или привлечь мою семью к обсуждению наших дел, можете считать, что с вами покончено.

Цукерман качает головой и выходит из комнаты, хлопнув дверью. В одиночестве, в зале заседаний, его слова повторяются в моей голове: «Романо трахает твою дочь, и он получает то, что хочет?»

Это не может быть правдой. Абсурдное обвинение от человека, разозленного тем, что он не получил того, что хотел. Подумать только, он мог придумать такую замысловатую идею, будто между Уиллом и Амелией может произойти все, что угодно. Для начала — разница в возрасте. Амелия встречается с мальчиками своего возраста.

Уилл не верит в отношения и неоднократно признавался мне в своем нежелании заводить отношения. Они никогда бы мне не солгали. Я доверяю им обоим.

Но тут снова звучит мстительное замечание Цукермана: «Романо трахает твою дочь».

Этот придурок сам не знает, что говорит, и, если подумать, ему конец. Если он хочет обвинить Уилла в том, что он трогал мою дочь, то может поцеловать свою высокооплачиваемую роль на прощание.

Раздосадованная нашей жаркой перепалкой, я выхожу из офиса, где через два квартала у Уилла назначена встреча. Я решаю пройтись пешком, чтобы проветрить голову. Мне доводилось общаться с придурками, но Цукерман занимает первое место по своему необоснованному поведению.

Стоя на тротуаре и ожидая, когда можно будет перейти дорогу, я провел рукой по волосам, желая, чтобы это всепоглощающее чувство ушло. В последнее время все было очень напряженно. Я отдаю приказы чаще, чем хочу признать, и трачу время на идиотов вроде Цукермана.

Звонок академического координатора Амелии создал еще больший стресс для нас с Шарлоттой, поскольку застал нас врасплох. По словам Амелии, все было в порядке. Я понимаю, что она заболела гриппом, но ее координатор уверен, что Амелия больше не сосредоточена так, как в начале учебного года. Учитывая, что она обычно получает одни пятерки, я не понимаю, как это произошло.

Шарлотта настаивает, чтобы мы дали Амелии неделю на то, чтобы она открылась нам о своих проблемах, а не вступали с ней в конфронтацию. Учитывая, что Амелия почти не разговаривает с Шарлоттой и, видимо, избегает ее звонков, похоже, что налицо более серьезная проблема. С каждым днем мое терпение истощается. Мне нужен чертов отпуск, желательно с Шарлоттой и без этих «петухов», которые так называются нашими дочерьми.

Заходя в здание, я киваю головой нескольким прохожим. Я захожу в лифт, стараясь расслабить плечи, прежде чем поднимусь на двадцатый этаж. В кармане то и дело пиликает телефон, но я не обращаю на него внимания, давая себе минуту одиночества.

Как только двери открываются, передо мной стоят Уилл и Амелия. Кажется, они спорят. Уилл проводит руками по волосам, расстроенный их спором, а Амелия тяжело дышит.

Но потом они поворачиваются ко мне лицом — глаза их широко раскрыты от шока.

Мой взгляд метался туда-сюда, слушая, как Амелия рассказывает какую-то историю о потере кошелька. Чем больше она говорит, тем больше дрожит ее голос. Я перевожу взгляд на Уилла, замечая, как напрягается его тело, прежде чем он оправдывается и оставляет нас.

Какого хрена она в городе с друзьями, когда должна быть в Йеле на учебе?

Оскалив зубы, я повышаю голос, спрашивая о ее провальных оценках и звонке от академического консультанта. По мере того как я смотрю в глаза своей старшей дочери, становится все более очевидно, что за ее поведением стоит кто-то другой.

Кто-то отрывает ее от всего, над чем она упорно трудилась.

И от ее семьи.

Затем она снова повышает голос, выражая свое неуважение ко мне своими гневными словами, пока не говорит мне, чтобы я отвалил. В тот момент, когда она исчезает в лифте, вновь звучат слова Цукермана: «Романо трахает твою дочь».

Голоса не могут отключиться, сценарий за сценарием проигрываются в моей голове — Уилл все хуже выступает в последнее время, а на совещаниях он все больше уходит в себя. Перед Рождеством мы присутствовали на гала-концерте, где он заявил, что у него возникли неотложные дела, что чуть не стоило ему клиента.

Его быстрое согласие посетить Лос-Анджелес и остановиться в моем доме.

Затем необычное поведение Амелии. Постоянные визиты в город, отставание в учебе, разрыв с Остином и многое другое.

Цукерман не может быть прав.

Но я помню их спор, когда лифт открылся. Это было нечто большее, чем потерянный бумажник. А потом она обвинила меня в том, что я контролирую ее жизнь, и ее вспышка была совершенно неуважительной и неоправданной. Это не та дочь, которую я вырастил. Это женщина, которая поглощена мужчиной, мужчиной, который должен быть недосягаем, который воспользовался нашими семейными узами, использовал меня, чтобы сблизиться с ней, а потом что сделал?