Развод. Предатели (СИ) - Дюжева Маргарита

— Пришлось сажать в такси твоего ненаглядного. Заодно поговорили по душам.

— О чем? — я обернулась к Карпову. Уставилась на него, отчаянно сжимая в руках кухонное полотенце и боясь услышать ответ.

— О тебе.

Я тяжело сглотнула:

— И что? — за ребрами так сильно ломило, что пришлось опуститься на краешек стула, — что он сказал?

— Он сказал, что был идиотом и променял настоящую драгоценность на кучку блестящего говна, — Никита выплюнул это, словно что-то неприятное, — и что, он хочет вернуть тебя обратно, потому что, цитирую: «без Веры механизм не работает как надо».

Меня передернуло.

У Ланского не было ни единого шанса вернуть то, что было, между нами. Я не прощу его, никогда, потому что такое предательство не прощают. Я не вернусь несмотря на то, что, когда безумно его любила.

Все это в прошлом. А в настоящем – страх, что этот мужчина, снова полезет в мою жизнь. Начнет топтаться в ней, оставляя грязные следы, навязывать свои правила. Снова вывернет наизнанку всю душу и лишит спокойствия, которое я с таким трудом восстановила, лишь по той причине, что я нужный винтик в его механизме.

— Я это не хочу, — глухо ответила я, — не надо мне никаких возвратов.

— Пфф, да кто бы тебя еще отпустил, — хмыкнул Никита, подходя ко мне и присаживаясь рядом со мной на корточки. Он взял меня за руки, задумчиво погладил большими пальцами по тыльной стороне ладоней и сказал, — Твой бывший муж может бредить, что угодно, но он свой шанс упустил. Теперь ты моя, и я никому тебя не отдам.

Стало тепло.

Это не те чувства, которые сносят голову в молодости, не те, которые выворачивают кишками наружу и превращают взрослых людей в идиотов. Это другое. Спокойное, глубокое, надежное.

— Не отдавай, — прошептала я.

Обхватила его лицо ладонями и поцеловала, наслаждаясь вкусом мужских губ.

— Не отдам. Моя, — сипло сказал он, — только моя.

Глава 29

Голова трещала так, словно какой-то дятел всю ночь забивал в нее ржавые гвозди. Душил сушняк. Даже не сушняк, а какая-то лютая засуха. Такое чувство, что во всем организме не осталось ни капли лишней жидкости.

Открыв глаза, Ланской долго пытался сообразить, где вообще находится. Что это за незнакома комната и чужая постель, в которой он спал прямо в обуви и в рабочем костюме.

Судя по обстановке — какой-то убогий отель. Мебель еще советская, полированная, пожелтевшие обои в углу, тяжелый запах табака и перегара в воздухе.

Хотя, перегар, скорее всего, шел от него самого.

Как он сюда добрался, как снимал номер и заселялся – полный провал. Будто кто-то выдрал этот кусок из его памяти.

— Черт, — Ланской попытался перевернуться с боку на бок и не смог, потому что заболело сразу все. Рука, которую он напрочь отлежал в неудобной позе, кишки, скрутившиеся в узел, после вчерашних возлияний, башка.

Но сильнее всего болела душа. Так остро и непреодолимо, что не спрятаться и никакими таблетками не заглушить. И чем отчетливее он вспоминал событие прошлого дня, тем сильнее эта боль становилась.

Вспомнил Берга, который натолкнул его на столь очевидные мысли, что оставалось только диву даваться, почему Николай сам до них не дошел. Хотя чего удивляться? В последнее время он столько тупил, что оставалось только диву даваться, как еще жив остался.

Вспомнил молодую рыжую девку, при взгляде на которую в штанах все сжалось, и накрыло такими дикими комплексами, о существовании которых он раньше даже не подозревал.

Но что самое жуткое – он вспомнил, как поперся к бывшей жене и наговорил такого, чего не должен был говорить.

Хотя, по сути, в его словах была только правда. Горькая, неприятная, но правда.

Он действительно просрал фирму. Нет, руки он опускать не собирается и еще поборется, зубами если надо станет выгрызать свою собственность, но факт оставался фактом. Он просрал, а Вера сохранила. Пусть по чистой случайности, пусть неожиданно для всех, но сохранила. А он, поглощенный осознанием собственного великолепия и несокрушимости, все прощелкал. С чего-то решил на старости лет, что он не потопляемый, потерял бдительность и за каких-то несчастных восемь месяцев все спустил в унитаз.

Почему так случилось?

Наверное, потому что ушла магия. Потому что за спиной не оказалось того самого пресловутого надежного тыла, с которым можно идти в любую битву. Он сам себя лишил этой опоры, решив, что всегда всего достигал сам, что его заслуги – только его. Выдрал ее из-под себя, выкинул на обочину и на освободившееся место насыпал блестящих стеклышек. Толку никакого – зато звенели красиво.

К сожалению, звон оказался напрочь фальшивым, а сдать это барахло обратно, поменять на то, по-настоящему ценное, было уже невозможно.

Ланской со стоном уткнулся в подушку, вспомнив о том, как вчера заявил Вере, что хочет остаться у нее. Ну, не дурак ли? Чмо тупое.

После всего, что сам натворил после того, как своими собственными руками выставил ее за дверь и вычеркнул из своей жизни, ляпнуть такое? Как бы высоко он себя не ценил, каким бы непогрешимым не считал, но здесь…здесь налажал по полной. Даже еще больше, чем в бизнесе.

Я хочу остаться…

Стыдно. И тошно.

Потому что да. Хотел. Потому что за эти месяцы рассосалось то, что казалось незыблемым и совершенно естественным, тем, что всегда было, есть и будет вне зависимости от того, кто рядом. Исчезло ощущение дома, в котором тебя ждут и ценят. Исчезло ощущение семьи.

Николай будто оказался один в поле, с фиговым листочком на причинном месте. А вокруг на много километров ни одной живой души. Только ветер.

А еще было тоскливо. Потому что не дурак, потому что понимал, что обратно уже ничего не вернуть. Даже если мясом наружу вывернется, Вера никогда, ни при каких условиях с ним не останется.

Теперь он для нее чужой.

Ланской отчетливо видел это в ее взгляде, в жестах, в том, как говорила, старательно подбирая слова и выстаивая границу, за которую ему больше не было хода.

Почему-то ценность того, что у него когда-то было, он понял только теперь, когда Вера отпустила его. Смирилась с жестокими словами и поступками, и нашла в себе силы жить дальше. Без него.

— Ой, дебил, — Ланской зажмурился до красных кругов перед глазами.

Почему-то в этот момент он жалел только о своем первом испохабленном браке, а про второй, который тоже накрылся медным тазом, даже не вспоминал. А если и вспоминал, то с брезгливой гримасой и ощущением, будто наступил в дерьмо. А ведь когда-то думал, что влюбился. Что Вероника – то, что ему надо, и что вместе их ждало блестящее будущее. Такое же беззаботное, полное тепла и уюта, как и прошлое.

Дурак. Теперь то он понимал, чьей заслугой был этот уют. Только уже ничего не вернуть.

С трудом превозмогая свое состояние, он нащупал телефон где-то в кровати и прижал его к уху.

Как же хреново-то…

Убил бы за стакан воды.

Гудки шли долго, но Ланской не сдавался, и когда, наконец, в трубке раздалось настороженное:

— Слушаю.

Он наконец сказал то, что давным-давно должен был сказать:

— Вер…прости меня…пожалуйста…за все.

После некоторой заминки она ответила:

— Бывает, Коль. Но больше так не делай, пожалуйста. В следующий раз я просто не стану тебе открывать.

Внутри заломило еще сильнее.

Не от предупреждений относительно следующего раза — он этого и сам больше не допустит. Нет. А от того, что Вера даже мысли не допустила, что он мог извиняться за что-то другое. За то, что натворил раньше.

В этот момент Ланской с необычайной ясностью понял кем является для своей бывшей жены. Не лучшим, кто случался в ее жизни, и о ком она горевала долгими одинокими ночами. Не тем, кого она отчаянно мечтала вернуть обратно, и не тем, о ком на старости лет она скажет «а вот был у меня прекрасный мужчина…».

Все мимо.

Он стал просто человеком из прошлого. Предателем, от которого она больше ничего не ждала.