Любовь моя, Анайя - Миллер Ксандер

Сабаля протянул руку и схватился за руль.

— Пускай ты гангстер, — воскликнул он, — и настоящий тонтон-макут [150]. Но если собираешься вести мою «шери дуду», давай-ка осторожнее.

Йеганс открыл глаза и снова взялся руль.

— Рис в Потопренсе стоит больше, чем в Санто-Доминго, — сказал он. — Телефоны здесь много дороже, чем в Майами. Бензин тоже. По-твоему, это справедливо? — Бандит цыкнул зубом. — Нам надоело рабское жалованье при заграничных ценах. Поэтому мы построили собственную верфь, международный грузовой порт с доками и портовыми грузчиками. У нас своя таможня, взимающая пошлины. С Белиза, Ямайки, Гондураса. И они платят! Komès entènasyonal [151], — Йеганс помусолил пальцами воображаемую пачку банкнот. — Это не бандитизм, это бизнес. Мотоциклы из Кореи, и, уж не сомневайся, отличные мотоциклы, — он похлопал себя по карману рубашки, сунул в него пальцы и вытащил маленький мешочек с порошком. — Мы посредники в этом деле, — сказал Йеганс, сбавляя газ и вдыхая щепоть кокаина. А потом отпустил сцепление, и они с ревом помчались по дороге в облаке выхлопных газов.

— В этой стране слишком легко умереть, — заметил Сабаля.

— Трудно умереть старым, — согласился Йеганс. Он повернул голову и показал шрам от проникающего ранения на затылке. — В меня стреляли пять раз.

Он убрал ногу с педали газа, пикап прокатился немного по инерции и остановился. Йеганс продемонстрировал лодыжку, колено и снова включил первую передачу.

— Всего лишь год назад я просыпался в тюрьме. Блок «Титаник», строгая изоляция. Семнадцать месяцев не трахался. Суда не было, даже не надеялся. Обвинения в убийстве, бандитизме, тонтон-макутстве, — перечислял гангстер свои прегрешения. — Я знал, что никогда не выйду на свободу. Потом землетрясение. Тюрьма открывается, мы выметаемся, и каждый распоследний ублюдок возносит хвалы Господу нашему Иисусу. Это еще не всё, — признался Йеганс. — Мы приехали сюда, а бразильцы уже жмурики. Отдали концы прямо у себя в штаб-квартире. Рации, навигаторы, бронежилеты, каку американских морпехов, дизельный генератор…

Йеганс свернул на дорогу к верфи. По левой стороне лачуги пропали, и стало видно, что они едут вдоль моря, по берегу небольшого полуострова.

— Добро пожаловать на пристань Ваф-Жереми! — провозгласил Йеганс.

Бой должен был состояться в том месте, которое Йеганс называл «верфью», у самой воды, где вытаскивали на берег и разбирали на части потерпевшие крушение суда. Боксерский ринг был очищен от мусора, освещение обеспечивал неподвижный консольный кран.

На мероприятии присутствовали преступники, вот уже одиннадцать лет как считавшиеся умершими. Под керосиновыми лампами на пластиковых стульях сидели члены zenglendo [152], они курили сигары и выглядели весьма убого. По кругу передавали восьмидесятидолларовую бутылку рома «Барбанкур» из личных запасов президента. Жирный уродливый Ти-Маноло в рыбацком жилете, якобы погибший после падения Дювалье, потягивал из бутылки итальянское шампанское. Он рассуждал о восстановлении прибыльных маршрутов наркотрафика с прицелом на Майами.

Вечер открыл бандит с длинными дредами, назвавший себя Дредом Уильямсом. На нем был голубой шлем миротворца ООН и расстегнутый кевларовый бронежилет. Приставив ко рту мегафон, он заговорил:

— Год назад нас пытался убить наш остров. Затем с нами порывался покончить МО-ОН-СГ со своими солдатами и своей хо-ле-рой. Но мы до сих пор живы, — гангстер шевельнул пальцем, и микрофон затрещал. — Сегодняшний вечер посвящается вам, бессмертные, выжившие. Я предлагаю вам вечеринку, которая положит конец всем вечеринкам. И бой, который положит конец всем боям.

Соперники стояли на противоположных концах ринга, словно угрюмые странники. Дред Уильямс отрекомендовал оппонента Зо как современного гладиатора, приговоренного к двойному пожизненному заключению, потому что, по мнению государства, на свободе он представлял собой чрезвычайную угрозу.

— Я представляю вам самого буйного и жестокого дикаря… Фума! — выкрикнул Дред Уильямс.

Фум вышел на ринг, как палач на плаху, отбрасывая десятифутовую тень. Когда он скинул с головы капюшон, Зо увидел, что большая часть его лица обожжена и кожа на нем сморщенная, как копченое мясо. Ножом или колючей проволокой ему срезало верхушку уха. На шее у него были вытатуированы черные римские цифры I, XII и X в память о 12 января 2010 года, дате землетрясения и его досрочного освобождения.

— Не знаю, как тебе удастся пустить кровь такому человеку, — пробормотал Сабаля.

Грудь у Фума была слишком широкая по сравнению с руками, от этого они казались укороченными, и пальцы болтались где-то у пояса. Зо отметил этот короткий размах как единственное слабое место противника. В остальном он выглядел непобедимым.

Манаже растер плечи Зо.

— Не бросайся на него первым, — советовал он. — Играй с ним как можно дольше. Помни: кто контролирует дистанцию — контролирует увечья.

После того как Зо представили как Ле-Бруэтье, героя постапокалипсиса, кулачного бойца со стажем, странствующего рабочего, величайшего любовника Антильских островов, Зо вырвался из рук секундантов и вышел на свет. Он поднял руки над головой и сжал их в кулаки. Руки походили на широкие поршни и были смазаны маслом перед предстоящей схваткой. Он продемонстрировал свою стремительную и четкую двухшаговую комбинацию. Публика взорвалась восторгом. Зо низко наклонился и стукнул руками по земле так сильно, что облако пыли поднялось до его колен, затем выпрямился, отряхивая ладони.

Дред Уильямс объявил, что единственные правила — это правила острова:

— Циклон. Землетрясение. Стрельба. Болезнь. Не будет ни пощады, ни милосердия.

Он поднял «глок» над головой и выстрелил в туманный воздух.

Фум открыл бой двумя короткими ударами, наступая на противника. Приблизившись на достаточное расстояние, сделал хук, промахнулся, сделал еще хук. Он опустил голову и следовал за ногами Зо, время от времени отдергивая назад левое плечо и выбрасывая правый хук.

Зо боксировал с прирожденной легкостью, превыше всего ценя хладнокровие и расчет. Он сохранял открытую стойку, ноги на ширине бедер, кулаки неплотно сжаты и норовисты. Опустив локти и прижав их к телу, он танцевал, чуть приподняв лицо над кулаками.

Фум, жаждавший контакта, нанес неуверенный оверхенд правой. Зо увернулся и перенес вес на левую ногу. Он здорово накачал ее, таская повозку вверх по склону, и этот прием был проведен отлично. Икры его вздулись и напряглись. Затем Зо сменил позицию и нанес удар слева в шею гангстера. Фум отступил и, кажется, впервые за вечер вспомнил об осмотрительности.

Когда прозвучал первый звонок, Сабаля рассыпался в похвалах Зо.

— Ты его удивил. А теперь должен измотать. Он больше не будет так безоглядно наступать.

— Человек бывает львом только однажды, — согласился Манаже.

— Не думаю, что он устанет, — заметил Зо.

— Да, — согласился Манаже. — Зато и защищаться не умеет. Поучи его. Погоняй немного.

— Он хочет настроить против меня толпу.

— Не позволяй ему, — сказал Манаже. — Там он тебя убьет.

Фум дрался безо всякого стиля, не имея в запасе ничего иного, кроме неотвратимых монотонных ударов правой, и верил в закон вероятности, верил, что в итоге эта беспощадная правая победно завершит поединок. Он отказывался обороняться, однако обладал редкостной способностью выдерживать удары — по ребрам, почкам, голове.

Его натиск ни на секунду не ослабевал. Принимая боевую стойку, он приговаривал нараспев:

— Я умру богатым, ненавидимым, счастливым. Вот как я умру. А ты? — Фум нанес удар правой и отпрянул. — Ты умрешь с правой и левой, — Он отскочил. — Вот так ты и умрешь, — и выбросил один за другим два крепких кулака.