Хрупкое убежище (ЛП) - Коулс Кэтрин

— Да! — ответил тот же молодой помощник.

Чертов бойскаут. Но я был ему благодарен. Он кинул мне фонарь из своей сумки. Я натянул его на голову, а Трейс закрепил на себе аптечку.

— Начинаем, — крикнул я страховщику.

— Страховка есть, — ответил он.

Я двинулся к проему. Обугленный пол угрожающе скрипел под ногами — мог обвалиться в любую секунду. Нужно было двигаться быстро, но осторожно.

Легкие сжались от страха, когда я подошел к краю. Луч налобного фонаря и солнечный свет сверху осветили страшную картину. Сгоревшие балки, груды сажи — трудно было различить, что где.

И тут я увидел его. Сайлас упал неудачно. Ноги разъехались под неестественными углами, шея изогнулась, глаза распахнуты, но мертвы. Конец. Палач. Демон, что мучил меня, что отнял у меня сестру, — больше не существовал. Но я не почувствовал облегчения. У меня не было времени осознавать это.

Я снова начал искать глазами. И тогда заметил розово-бирюзовый цветок. Носок тех самых чёртовых сапог. Сердце остановилось, когда я разглядел Ро.

Она не двигалась. Совсем. Я не видел, дышит ли она. Глаза закрыты.

— Черт... — слова застряли в горле, захлебнувшись в слезах и всхлипывании. — Спускаюсь! — крикнул я. — Слабину!

Страховщик ослабил веревку, и я начал спуск. Каждый метр сопровождался короткими командами. Я боялся добраться до нее и не найти там жизни.

Наконец мои ноги коснулись бетонного пола, заваленного обломками:

— Я на месте! — закричал я.

Почувствовал слабину, когда рядом приземлился Трейс. Но я уже бежал к ней, спотыкаясь о балки и невесть о что еще. Рухнул на колени рядом, не замечая боли.

Сажа покрывала ее красивое лицо. Я протянул руку, замерев в сантиметре от шеи. Вокруг раны уже собралась лужа крови.

— Давай, — прохрипел Трейс.

Я приложил пальцы к ее шее, закрыл глаза и молился. Как только я коснулся кожи — Ро тихонько застонала.

Венами хлынули облегчение и новый страх:

— Ро, ты меня слышишь?

Ее веки дрогнули, потом приоткрылись:

— Больно… — прошептала она, пытаясь пошевелиться.

— Не двигайся! — скомандовал я, сердце забилось сильнее. Мы не знали, какие у нее повреждения. Я не мог рисковать ее позвоночником.

— Энсон… — ее голос был слабым, глаза снова начали закрываться.

Я сжал ее руку:

— Не закрывай глаза. Держись. Помощь уже рядом.

Ее веки снова дрогнули — она боролась.

— Нет, Безрассудная. Только не оставляй меня. — Я сильнее сжал ее пальцы. Одна слеза сорвалась и упала на ее щеку, оставив черную полосу по золе. — Я люблю тебя.

Но Ро больше не ответила. Она молчала.

51

Роудс

Тихое пиканье резало слух, словно надоедливый жужжащий шершень. Я попыталась отмахнуться, но не смогла пошевелить рукой.

— Тихо, Безрассудная, — раздался глубокий голос. — Все хорошо. Я с тобой.

В этом голосе было что-то такое… успокаивающее. Мне хотелось увидеть его обладателя. Хотелось приблизиться, будто можно было завернуться в его бархатистую интонацию, как в теплое одеяло.

Чьи-то пальцы нежно гладили мою руку. Прикосновение было таким приятным, что я почти не замечала гул в голове. Почти. Тупая, ровная боль в черепе угрожала его разорвать изнутри.

— Ты собираешься проснуться и устроить скандал в больнице, что в этой палате нет ни одного цветного пятнышка? — спросил голос.

Сознание постепенно прояснялось. Я знала этот голос.

Энсон.

Веки дрогнули сами собой, глаза жаждали увидеть его. После нескольких попыток я, наконец, открыла их. Энсон смотрел на меня, его голубовато-серые глаза завихрялись вихрями эмоций. Щетина стала длиннее, под глазами — тени усталости. Но в его лице светилась такая нежность:

— Вот ты где.

— Привет, — прохрипела я.

Энсон слегка наклонился, но не выпустил мою руку. Взял стакан с водой и соломинкой, поднес к моим губам. Я сделала пару осторожных глотков, потом один поглубже, собирая мозаику в голове.

И только тогда поняла, что нахожусь в больнице. Нахмурилась, когда он убрал стакан:

— Что...?

Все хлынуло обратно. Сайлас. Нападение. Нож. Перестрелка.

— Мы провалились через пол...

Энсон поднял руку и нежно убрал волосы с моего лица:

— Минус десять лет жизни мне. — Он наклонился, лбом прижавшись ко лбу. — Но ты в порядке.

Он словно сам себе это повторял, чтобы поверить. Я попыталась поднять руку к его лицу, но не смогла. Нахмурилась, и тогда увидела — вся рука была закована в гипс.

— Ты сломала руку в нескольких местах, — сказал Энсон. — На шею наложили медицинский клей, ребра ушибла, сотрясение серьезное. Но врачи сказали, что, скорее всего, послезавтра тебя уже выпишут домой.

Я этого хотела. Домой. С Энсоном.

— Бисквит? — спросила я.

— Арден заботится о нем. Все хорошо. А Тея сказала, что оставит себе котят.

Хорошо. Это хорошо. Я подняла глаза к Энсону и, наконец, решилась спросить то, что боялась произнести вслух все это время:

— Сайлас?

Челюсть Энсона напряглась:

— Он мертв. Сломал шею при падении.

Внутри все закрутилось в жутком коктейле: облегчение, печаль, даже отголосок страха:

— А ты?

Большой палец Энсона скользнул по моей щеке:

— Она лежит в больнице и спрашивает, в порядке ли я.

— Потому что я тебя люблю. А ты снова прошел через ад. — Я не знала, что страшнее: быть похищенной или видеть, как человек, которого любишь больше всего на свете, снова сталкивается с безумцем — психопатом, который уже однажды отнял у него сестру.

Гортань Энсона дернулась:

— Я не хороший человек. Я рад, что эта мразь мертва. Он был монстром. Мир стал лучше без него.

Я смогла поднять здоровую руку к его лицу, аккуратно, чтобы не задеть капельницу, провела пальцами по щетине:

— Ты — лучший мужчина, которого я знаю.

Мышца на его челюсти забилась судорожно:

— Он причинил тебе боль, — рыкнул Энсон, вскочил, моя рука соскользнула. — Он едва не убил тебя. — Он начал ходить по комнате. — А все потому, что я не увидел то, что было у меня под носом.

— Заткнись, — резко сказала я.

Энсон замер, удивленно глядя на меня:

— Что ты сказала?

— Я сказала — заткнись. Ты гений. Ты должен быть умнее, чем винить себя за то, что не разглядел манипулятора. — Сердце разрывалось, но я знала: сейчас доброта не поможет. Его нужно было выбить из этого состояния.

Челюсть Энсона ходила туда-сюда:

— Я обучен распознавать манипуляции.

— Но у тебя не было всей информации. Как ты мог это увидеть? — Я не могла вынести мысли, что он снова все взвалил на себя, пока я была без сознания.

— Я не хотел видеть, — наконец выдохнул он. — Последние полтора года я пытался отключить ту часть себя, что анализирует людей.

— И в этом нет ничего плохого.

— Если бы я не отключил, может, заметил бы сигналы.

— Никто их не заметил, Энсон. Ни Шеп, ни команда, ни Трейс. Даже я. Никто. И это не чья-то вина.

Глаза Энсона увлажнились:

— Я едва не потерял тебя.

Горло сжалось:

— Иди сюда.

Энсон не двинулся.

— Иди. Сюда.

Он сделал шаг. Еще один. И оказался рядом.

Я подтянула его к кровати, прижала ладонь к его щеке:

— Я жива. Я здесь. Потому что ты меня нашел.

Его рука легла на мое лицо, скользнула вдоль шеи и задержалась там:

— Я не хотел впускать тебя. Не хотел никого впускать. Это казалось слишком опасным.

Сердце бешено заколотилось. Неужели сейчас тот момент, когда он скажет, что не справится? Что не выдержит боли, которую может принести любовь?

— Но ты все равно ворвалась. Разрушила все стены. Я не хотел любить тебя. Но, черт возьми, люблю. Всем сердцем. Это не слащавая любовь. Она жжет. Оставляет шрамы. Меняет. В лучших смыслах. Я люблю тебя, Ро. И мне больно, что я боялся сказать тебе эти слова раньше.

Слезы хлынули из глаз, катясь по щекам:

— Я тоже тебя люблю. Я не хочу слащавой любви. Хочу настоящую. А у нас она именно такая.