Любовь, которую ты вспомнишь (СИ) - Сивая Рина

Наступила тишина, которую нарушали только тикающие на стене часы с кукушкой – удивительно старомодная деталь для этого дома.

Я видел, как молчаливо переглядывались тесть с тещей – словно одними взглядами ведя немой диалог. И, судя по легкому движению плеч Вероники Литовцевой, они прекрасно друг друга понимали.

Меня накрыло чем-то вроде доброй зависти: я бы хотел, чтобы у нас с Аной было так же. Долгая совместная жизнь, полное единение в мыслях и чувствах, безмолвное понимание на уровне души. И почему-то я верил, что все это возможно.

– Ладно, – спустя время выдохнул Леонид Васильевич. Одно слово, но в нем был целый вердикт. – Помочь мы тебе поможем. Но не так, как ты думаешь. Мы не будем ее уговаривать. Мы просто будем рядом. Для нее и внука. И для тебя, если она разрешит. – Он ткнул пальцем в мою сторону. – А ты – смотри у меня. Если снова ее ранишь...

Он не договорил. Не нужно было. Я все понял.

– Спасибо, – сказал я. И впервые за этот вечер почувствовал, как огромный булыжник, придавивший сердце, свалился с души. Это был не выигрыш. Это было лишь разрешение выйти на стартовую линию. Все остальное мне предстояло пробежать самому.

В гостиницу родители жены меня не отпустили – оставили ночевать в своей квартире, постелив в свободной комнате. А утром после недолгих уговоров позволили оплатить им билеты до Барселоны, и большую часть дня мы провели в пересадках и полетах, которые оба Литовцева проспали, нежно держа друг друга за руки.

Я оставил их на попечение Хави – чтобы помог заселиться в отель, а после отвез на место встречи, которое я еще должен был согласовать с Валерией.

Ее номер я и набирал, едва сойдя с трапа самолета.

– Где ты пропал? Я весь день не могу тебе дозвониться! – донеслось до меня после первого гудка.

– Привез ваших родителей в гости, – не без гордости сообщил я.

– О господи! – шокировано отозвалась Лера. – Ты правда это сделал? Офигеть. Смотрю, ты настроен даже серьезнее, чем когда делал ей предложение.

Я бы улыбнулся, если бы помнил, о чем речь. Поэтому предпочел перейти ближе к делу.

Мы проговорили все детали. От меня, впрочем, ничего и не требовалось, кроме как ждать в обусловленном месте. Я успел только заскочить домой и переодеться, а после мерил шагами улицу, где должен был встретиться с женой и сыном.

Алекс заметил меня даже раньше, чем я его, но этот радостный крик я не пропустил бы, даже будучи глухим.

– Привет, – я подхватил сына на руки и прижал к себе так крепко, что Александру пришлось шлепать меня руками по плечам, чтобы я его не задушил. – Я так соскучился!

– И я, – светил улыбкой мой малыш. – И мама. Но ты ее обидел, поэтому она тебе в этом не признается.

А я уже ловил взглядом ее похудевшую фигурку в удалении, и сердце сбивалось с такта. Хотелось подлететь туда, к ней, так же, как это делал Алекс. Подхватить на руки, поцеловать и не отпускать больше никогда.

Но вместо этого я собирал в кулак всю свою выдержку и медленно шел навстречу, проговаривая как мантру: не спешить, не давить, не требовать. Просить и вымаливать при необходимости, располагать к себе и убеждать, но не более того.

Я просто был искренним, таким открытым, как никогда и ни с кем. И это сработало.

Я чувствовал, как ниточка между нами, едва не исчезнувшая от действий моей матери, стала плотней. Все еще очень тонкая, некрепкая, но она уже не грозилась порваться от малейшего дуновения ветра. И я собирался делать все, чтобы она становилась все толще и толще, дорастая до размера якорной цепи. Чтобы связала так, что и не выбраться.

Но пока я оставлял Анну и сына в кругу их семьи, позволяя им насладиться встречей. А сам шел навстречу брату, в нетерпении постукивающему пальцами по капоту авто.

– И как все прошло? – поинтересовался Хавьер, стоило мне только остановиться рядом. – Шансы есть?

– Надеюсь, да, – я улыбнулся, ощущая одновременно и дикую усталость, и огромное облегчение.

Я не помню, сколько спал за последние дни – возможно, хватит пальцев одной руки, чтобы пересчитать часы. Но сегодня я буду засыпать счастливым, зная, что смогу пожелать своей жене спокойной ночи хотя бы в виде сообщения.

– Ну, кажется, твои надежды услышаны, – как-то странно усмехнулся Хави и подмигнул кому-то за моей спиной.

Я обернулся, но еще до этого воздух наполнил запах ее духов. Тех, которые я, кажется, все-таки помнил.

– Ди, – выдохнула Ана, остановившись в метре от меня.

– У меня очень срочный звонок, – голосом, однозначно выдававшим его ложь, сообщил Хавьер и, улыбнувшись моей жене, удалился, оставляя нас в условном одиночестве посреди шумной улицы.

– Да?

Она не ответила. Только посмотрела так странно, словно решалась на что-то, а после одним отчаянно широким шагом сократила расстояние между нами и уткнулась лбом мне в плечо.

Я обнял ее инстинктивно, словно мои руки просто не могли поступить иначе. И судорожный всхлип, последовавший за этим, убедил меня, что все сделано верно.

– Я тоже тебя люблю, – донесся до меня голос, заглушенный моим собственным телом. Но я весь обратился в слух, поэтому слышал слова своей жены так четко, будто каждое из них отпечатывалось сразу на подкорке. – Сильно. Так сильно, что даже не понятно, чего в этой любви больше – боли или счастья.

Анна замолчала, и я почувствовал, как она задрожала в моих объятиях. Я не смел шевелиться, боясь спугнуть этот хрупкий момент.

– Я так устала бояться, Диего, – ее шепот был едва слышен, но обжигал мне кожу сквозь рубашку. – Бояться, что проснусь и снова получу какую-нибудь бумагу. Бояться, что ты передумаешь. Бояться, что все это – просто сон, и я вот-вот рухну обратно в ту пустоту, где была до твоего возвращения.

Она глубоко вздохнула, и ее пальцы вцепились в мою спину так, словно она держалась за спасительную скалу в бушующем море.

– Я не против дать тебе шанс. Я... я даже хочу его дать. Потому что вижу, какой ты с нашим сыном. Потому что чувствую, что ты такой же, каким я тебя помню. И потому что, черт возьми, мое сердце до сих пор замирает, когда ты рядом.

Ана отстранилась всего на несколько сантиметров и посмотрела на меня. Ее глаза были полны слез, но в них горел огонь – огонь той самой силы, что позволила ей выстоять все эти годы.

– Но мне нужно время. Не чтобы решить, хочу ли я этого. А чтобы... чтобы зажить. Чтобы перестать вздрагивать от каждого звонка. Чтобы снова научиться доверять не только тебе, но и самой себе. Чтобы понять, кто я теперь – после всего, что было. И мне нужно делать это медленно. Не прыгать с головой в омут, а... заходить в воду по щиколотку. Понемногу. День за днем.

Она положила ладонь мне на грудь, прямо над сердцем, и я почувствовал, как оно бешено заколотилось в ответ.

– Я сломалась тогда, когда думала, что тебя не стало. И сейчас ты предлагаешь склеить осколки обратно. Но я не хочу быть той же самой вазой, Диего. Я хочу стать мозаикой. Сильнее. Прочнее. Красивее, может быть. Но для этого нужны время и терпение. Обещаешь ли ты дать мне их? Обещаешь ли не торопить? Обещаешь ли... ждать?

В ее голосе звучала такая незащищенность, такая обнаженная надежда, что у меня перехватило дыхание. Это был не ультиматум. Это была просьба. Самая важная просьба в моей жизни.

Я накрыл женскую ладонь своей и крепко сжал.

– Обещаю, – выдохнул я, и в этом слове была клятва, крепче любой юридической бумаги. – Я буду ждать столько, сколько потребуется. Я буду рядом на каждом шагу. На расстоянии вытянутой руки. Или дальше, если тебе будет так комфортнее. Я буду заходить в воду ровно настолько, насколько ты позволишь. И ни сантиметром глубже.

Я посмотрел на женщину, что держал в своих руках, и впустил в себя всю ее боль, весь ее страх, всю ее надежду.

– Я не собираюсь склеивать осколки, Ана. Я буду бережно собирать каждый кусочек этой мозаики. И любоваться ею каждый день. Потому что это – ты. И я уже никогда не перестану этого делать.