Любовь, которую ты вспомнишь (СИ) - Сивая Рина

Окончательно в необходимости отъезда меня убедила, как бы ни было странно, сеньора Солер. Причем, разговаривала она не со мной, она кричала на Хави в гостиной, но делала это так громко, что даже до нашей спальни на втором этаже долетало каждое слово.

– И теперь эта дрянь хочет уехать? – о ком говорила свекровь, догадаться было несложно. – Довела моего сына, выставила его из дома, а сейчас, когда мой мальчик неизвестно, жив или мертв, решила все бросить? Черта с два я ее куда-то отпущу!

– Мама, успокойся, – пытался утихомирить мать Хавьер, но даже Лера, не знавшая языка, понимала, что это бесполезно. – Ана ни в чем не виновата! Диего – половина тебя, у него такой же упертый нрав! Он сам решил отплыть ночью, зная, что яхта неисправна. Если кто в этом и виноват, то только он.

– Не выгораживай эту мерзавку! – переходила на ультразвук сеньора Солер. – С той самой минуты, как она появилась в нашей жизни, я знала, что ничем хорошим это не закончится! Я знала! И говорила вам! Но вы, самоуверенные кретины, никогда не слушаете мать!

Каждое ее слово раскаленным прутом опускалось на мое сердце, вызывая слезы. Я и сама винила себя в случившемся, но получать подтверждение от постороннего человека было в разы больнее. И даже тот факт, что мать Ди никогда не питала ко мне теплых чувств, никак не умалял моего страдания от ее нелюбви, подводя к одной очень ядовитой мысли:

Может, все это время сеньора Солер была права? И я действительно сделала жизнь Диего только хуже?

– Ну, знаешь ли, – в какой-то момент не выдержала Лера. До этого она сидела в кресле за туалетным столиком и перебирала документы. – Сейчас я покажу этой старой кошелке!

Пусть моя сестра не знала испанский, это не помешало ей догадаться, что сейчас свекровь отчитывала меня. И, я не сомневалась, Лера бы точно высказала женщине все то, на что мне не хватило смелости, но я не желала усугублять конфликт и успела перехватить сестру за руку.

– Не надо, – тихим шепотом попросила я, утирая слезы. – Давай просто поедем домой.

Раньше мне казалось, что я легко вынесу дурной нрав свекрови, ведь за меня всегда заступался Диего. «Я люблю ее, мама, – говорил он каждый раз, когда его мать указывала на мои недостатки. – И ты либо принимаешь мой выбор, либо у тебя больше нет старшего сына».

А сейчас отстоять меня было некому. Да, Хави пытался, за что я ему искренне благодарна, как и сестре, всегда принимавшей мою сторону в любом конфликте, чего бы он не касался. Но ни один из их аргументов не сравнится с уверенным «я ее люблю» из уст моего мужа. Фразы, которую больше некому произносить.

Глава 11.

Малая родина встретила порывистым ветром и ледяным снегом в лицо, но даже они не смогли растормошить меня. Я жила в своем маленьком мирке, потерявшем краски, эмоции и чувства, кроме тоски и дикой боли, разъедавших меня изнутри. И если там, в Барселоне, я надеялась, что родные стены и любимые люди как-то облегчат мои страдания, то стоило увидеть заплаканное лицо матери и похмуревшего отца, как я поняла: легче мне не станет нигде.

В моей квартире все еще жили квартиранты, поэтому мне пришлось обосноваться у родителей. Мама и сестра старались проводить со мной каждую свободную минуту своего времени, отвлекая разговорами и рассказами, иногда вытаскивали на прогулки или за покупками. Но все это проходило словно мимо меня. Я разучилась чувствовать, разучилась жить, разучилась сопереживать, даже когда слышала, как вечерами на кухне мама плакала на плече у отца из-за меня.

– Все образуется, – говорил тогда папа, гладя жену по спине. – Вот увидишь.

Но время шло, а ничего не менялось. Хави, которому я звонила по пять раз на дню, говорил каждый раз одно и тоже: ничего нового, мы его ищем. Он позвонит, как появится какая-то информация. В какой-то момент я настолько отчаялась снова услышать односложный ответ, что просто перестала звонить и писать. За меня это делала Лера, но потому, что она так же молчала, я догадывалась: порадовать меня нечем.

И это «нечем» с каждым днем разрасталось все больше. Я перестала выходить из дома, а после – и из комнаты. Я не ухаживала за собой, не следила за вещами, и, если бы не мама, проводившая ревизию в шкафу каждые пару дней, у меня просто не было бы чистой одежды. Лера силком затаскивала меня в ванную, папа почти силой усаживал за стол, но еда вызывала тошноту, поэтому я больше ковырялась в тарелке, чем действительно что-то ела.

– Нужно вызвать врача, – помню, говорил тем вечером отец на семейном совете, куда меня не пригласили. Но, спасибо старым планировкам, из туалета прекрасно было слышно все происходящее на кухне. – Это не дело. Ей нужен психолог, психиатр, не знаю, кто! Мы сами не можем ее вытащить из этого состояния.

– Боюсь, вытащить ее может только Диего, – тихо отвечала Лера, вызывая на моих губах горькую усмешку.

Наверное, в тот момент я уже потеряла всякую веру и надежду, поэтому даже не проверила телефон, когда вернулась в комнату. И лишь ночью, когда бессонница в очередной раз не давала спать, я потянулась к мобильнику и увидела сообщение.

Не от Хавьера. Он сеньоры Габриэллы Солер.

«Теперь я официально могу сообщить, что нашу семью с тобой ничего больше не связывает. Не буду врать, что меня это не радует. Живи своей жизнью, Анна. В нашей тебе больше делать нечего.»

Я прочитала трижды, но так и не смогла поверить в увиденное, поэтому прогнала сообщение через переводчик. И медленно, очень медленно до меня доходило, о чем именно говорила свекровь.

Я была частью семьи Солер исключительно потому, что меня в нее привел Диего. И лишь потеряв его, я потеряла бы связь с Хави, Марией, Сарой и даже Габриэллой.

А раз сеньора Солер так говорила, то…

Казалось, мой крик тогда разбудил все девять этажей. Но я кричала и не могла остановиться, выплескивая боль, и, мне стыдно в этом признаться, но, если бы не заявившиеся родители, я вполне могла бы выйти в окно. Меня ломало, меня убивало изнутри, меня колотило. И пока отец пытался меня удержать, а мать звонила в скорую, Лера вчитывалась в строчки на моем телефоне и стремительно бледнела.

– Нет, этого не может быть, – шептала она как в бреду, а после набирала кого-то. Может быть, даже сеньору Солер.

Я этого так и не узнала. В какой-то момент боль стала такой всепоглощающей, что мое сознание не выдержало и ускользнуло в темноту. Из которой я выныривала в больничной палате.

– Здравствуйте, Анна Леонидовна, – здоровался склонившийся надо мной незнакомый мужчина в белом халате, когда я смогла разлепить глаза. Голова гудела, воспоминания не спешили возвращаться, а во рту было так сухо, словно я провела на больничной койке не меньше пары месяцев. – Вы в четвертой городской больнице. Скажите, вы помните, как здесь оказались?

Сознание плыло вместе со зрением, и, видимо, доктор это заметил, раз почти сразу я почувствовала укол в вену. Пара минут, и мне действительно стало чуть лучше.

– Нет, – просипела я спустя еще немного времени. – Можно воды?

– Конечно.

Мужчина не помог мне сесть, но придержал голову и поднес стакан, давая сделать несколько глотков.

– Вас доставила скорая, – вернулся к прерванной теме врач. – В очень, очень плохом состоянии. Что же вы так, Анна Леонидовна, не бережете себя?

Я не хотела отвечать. Но прострелившая разум мысль тут же сорвалась словами с губ.

– Мой муж умер.

Удивительно, но я не испытала ничего. Ни боли, ни горя, ни тоски. Словно все эмоции во мне перегорели, как старая лампочка накаливания. Пустили по ним слишком сильный ток, и все – пружинка обгорела и развалилась.

Вот я чувствовала себя такой же – сгоревшей и развалившейся.

– Мне жаль, – спустя недолгую паузу отозвался мужчина, и в его голосе действительно сквозило сожаление. – Но вам нужно быть сильной, Анна Леонидовна, чтобы позаботиться о себе и о ребенке.

Наверное, во мне было слишком много лекарств, раз начались слуховые галлюцинации, но я все равно рискнула переспросить: