Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Малиа Мартин

При Каролингах духовный «меч» церкви находился в подчинении у светского «меча» империи, так же как в Византии, ибо «территориальная церковь», насколько известно учёным, фактически служила единственным административным аппаратом, имевшимся в распоряжении франкских императоров. Вместе с тем, поскольку искупить грехи можно было только при посредничестве церкви, светские магнаты одаривали её землёй, дабы обеспечить себе спасение души. Развал центральной власти усугубил ситуацию: после 850 г. контроль над церковными землями и должностями перешёл к местным феодалам.

Тем не менее одна из ветвей церкви — монастыри ордена Св. Бенедикта — сохранила относительную независимость. Один из них, основанный в 910 г. в Клюни, создал сеть реформированных аббатств и первым выступил против феодального подчинения духовных властителей мирским. При поддержке императора Священной Римской империи клюнийские монахи в середине XI в. убедили папу в необходимости радикальной реформы всей церкви. Григорианская реформа 1040–1060 гг. сделала папский престол настоящим центром латинского «христианского мира», исполняющим миссию христианизации всех живущих на земле.

Этот замысел полностью преобразил прежние модели отношений церкви и государства. До Константина церковь не враждовала с государственной властью, но держалась в стороне от неё, следуя библейской заповеди отдавать «кесарю — кесарево, а Богу — Богово». По завершении его правления она всё ещё функционировала отдельно от имперской власти, которая обеспечивала ей протекцию, ожидая взамен подчинения в светских делах. Миссии христианизировать языческий мир церковь по-прежнему не имела. При Каролингах церковь и общество соединились, но император стоял выше. С приходом на папский престол Григория VII роли в корне изменились: церковь и общество оставались связанными воедино, но верховной властью стала духовная. С точки зрения монастырского духовенства и папства, для церкви это был единственный способ сохранить независимость от мирского контроля и уберечься от развращения «светом». По словам Гиббона, Древний Рим завоевал мир, защищаясь. То же самое можно сказать и о папском Риме, который, защищаясь, завоевал феодальную Европу. Но при этом церковь приняла на себя новую миссию — сделать мир святым, превратить его в социальное воплощение христианства.

В результате белое (не монашеское) духовенство обязали давать обет безбрачия, дабы освободить его от мирских забот о семье, детях и наследовании имущества. Папы отныне избирались коллегией кардиналов, что исключало вмешательство со стороны императора и римской знати. Все сильнее подчёркивалось, что главное таинство причастия есть знак присутствия живого Христа на земле и первостепенный источник милости, несущей спасение. Это превращало духовенство в жреческую касту, отдельную от мирян и возвышающуюся над ними. Но и самих мирян возвели на более «чистый» уровень: физическую любовь между ними недвусмысленно объявили «таинством брака». Основные таинства крещения и причастия были включены в более широкий круг «семи таинств», которые подавали человеческому существу помощь от рождения до смерти. Даже война, профессиональное занятие феодалов, получила нравственное обоснование, когда воинский пыл направили в русло крестовых походов против неверных в Святую Землю, испанской Реконкисты и борьбы с собственными еретиками, например альбигойцами или позднее — гуситами.

Эти реформы весьма агрессивными методами осуществлялись во второй половине XI в. рядом монахов, по очереди занимавших папский престол, важнейшую роль среди них сыграл Гильдебранд, или Григорий VII. Первой мерой стало лишение императора права инвеституры священников и епископов и возвращение этих полномочий церкви. Папство в общем и целом победило в споре по данному вопросу. Великим символом его победы стало публичное унижение отлучённого от церкви германского императора Генриха IV, который босиком пришёл к Григорию VII в замок Каносса, умоляя снять отлучение.

Папское могущество проявило себя во всей красе в начале XIII в. при папе-юристе Иннокентии III, который постоянно вмешивался во все мирские дела Европы. Оружием ему служили отлучение отдельных лиц от животворящих таинств, а в крайних случаях «интердикт» — запрет на совершение таинств в целых регионах. Капитуляция английского короля Иоанна на Раннимиде [37] была частично вызвана тем, что понтифик наложил подобный запрет на Англию, стремясь воспрепятствовать незаконному вмешательству короля в процесс выборов нового архиепископа Кентерберийского.

На втором этапе реформы развернулась кампания за повышение статуса белого духовенства, священников и епископов, зачастую обязанных своими должностями покровительству феодалов или императора. С этой целью церковь поощряла деятельность все более пуританских и суровых орденов: в середине XII в. — цистерцианцев и августинцев, в начале XIII в. (в ответ на проблему, представляемую новыми городами) — доминиканцев и францисканцев. Примерно до 1270 г. реформаторское движение шло в авангарде духовного пробуждения и отвечало требованиям священнической чистоты, которые усилиями церкви внушались обществу.

Правда, с первых шагов григорианской реформы стремление искоренить леность и развращённость пагубно сказывалось на самой церкви. Начало этому положил прямой призыв Григория к мирянам восставать против недостойных священнослужителей, повинных в грехе симонии (покупки должностей), пристрастии к роскоши или сожительстве с женщинами. Подобное подстрекательство (по сути, к бунту) встретило наиболее горячий отклик в новых городах Северной Италии и Франции, в динамичной среде которых обмирщение феодализированного духовенства вызывало особое недовольство. Можно сказать, что именно благодаря реформе Григория VII впервые со времён поздней Античности возникло еретическое несогласие с церковью.

В сущности, реформаторы-григорианцы в своём стремлении очистить от грехов мирскую жизнь пытались ввести в светском обществе нечто вроде монастырского устава. Но это означало требовать невозможного от простых верующих, а в долгосрочной перспективе — слишком многого и от самих себя. Аскетичное рвение монахов-реформаторов вряд ли могло сохраняться на том же уровне из поколения в поколение. И когда оно пошло на убыль, попытка церкви христианизировать мир возымела неожиданное следствие, придав более мирской характер ей самой.

Рост количества монашеских реформаторских орденов, наблюдавшийся в XII в., спровоцировал возникновение в ответ ряда еретических течений, общей чертой которых являлось отрицание божественной власти духовенства. Их основной принцип гласил, что недостойные священнослужители не могут совершать подлинные таинства. Выводы из него делались разные: кто-то требовал более радикальных реформ, а кто-то — роспуска духовенства и вообще упразднения церкви, чтобы небольшие группы верующих общались с Богом напрямую с помощью Евангелия (миланская патария, вальденсы или «лионские нищие», альбийские катары).

Кроме того, религиозное инакомыслие вскоре частично слилось с мятежными настроениями коммун XII в. Самый яркий пример такого симбиоза продемонстрировала в середине этого столетия фигура Арнольда Брешианского — соборного каноника (т.е. представителя духовенства), интеллектуала, сведущего в только что появившейся схоластике, и горожанина. В результате неприятностей с церковными властями он в конце концов был приговорён к епитимье в Риме. Современник так описал его программу: «Его [Арнольда] часто слышали на Капитолии и в общественных собраниях. Он уже публично обличал кардиналов, говоря, что их коллегия, со своей гордостью, алчностью, лицемерием и многочисленными пороками, — не Божья церковь, а торжище и воровской притон, пришедшие на смену книжникам и фарисеям среди христиан. Сам папа — не тот, кем должен быть, не преемник апостолов и пастырь душ, а кровожадный человек, удерживающий власть огнём и мечом, мучитель церквей и угнетатель невинных, которого ничто в мире не интересует кроме удовлетворения своих страстей и опустошения чужих сундуков, дабы набить собственный» [38]. Обличение прегрешений духовенства у Арнольда укладывается в традиционное русло и, в сущности, очень похоже на мысли, которые в то же время высказывал Святой Бернар. Но Арнольд сделал из этих мыслей совершенно новый политический вывод. Папа, утверждал он, «столь далёк от апостольства, что ни жизни, ни учению апостолов не следует, почему и не заслуживает ни повиновения, ни почитания, и в любом случае не может пользоваться признанием человек, который хочет наложить ярмо рабства на Рим — средоточие империи, источник свободы и владыку мира» [39]. Иными словами, он призывал к городскому восстанию, которое, в конце концов, и вспыхнуло в неповоротливом Риме, изгнавшем папу и установившем демократическое народное правление. Арнольд добился своего, но инспирированные им события показали, что подстрекательство к внутрицерковному мятежу ведёт и к подрыву феодально-иерархического общества. Поскольку ни клерикальное, ни светское общество, ни священническая, ни имперская власть не могли допустить подобного, Арнольд потерпел поражение от коалиции папы, императора и римской аристократии. Римская коммуна была разгромлена, а её лидер казнён.