Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

Надо сказать, что Терихов действительно 27 октября 1933 года направил Паукеру в Оперод ОГПУ анкету Мухановой с просьбой “в возможно короткий срок дать Ваше определенное заключение о возможности работы ее в условиях Кремля, тщательно проверив ее социальное положение в прошлом, так как у нас имеются непроверенные данные, что родители ее имели родовое имение в бывшей Самарской губернии и отец ее добровольно бежал с чехами”. Но результатов проверки, как уже сказано, дожидаться не стал (может быть, потому, что Паукер с проверкой не торопился).

Это подтвердила Н. А. Розенфельд на допросе 12 февраля 1935 года:

Сама Екатерина на допросе в НКВД дала следующие показания об увольнении из Кремля:

На вопрос следователя о том, кто заявил о ее работе в контрразведке, Муханова ответила: Журавлева. Возможно, имелся в виду как раз донос Бурковой в комиссию по чистке со ссылками на Журавлеву (в доносе Цыбульника упоминаний о контрразведке нет).

Тут следует заметить, что и судьба доносчика порой горька. Старая большевичка Соколова возненавидела излишне болтливую и недалекую подчиненную, осмелившуюся к тому же поставить под сомнение результаты партийной чистки своей непосредственной начальницы (так и написала в доносе: “Комиссия Областная сочла т. Соколову проверенной. Считаю это неправильным” [73]). С. П. Терихов позже вспоминал, что после беседы с С. Н. Цыбульником им

Такое отношение к доносчице подтверждается и объяснениями, направленными Е. Д. Соколовой С. П. Терихову; Соколова, сообщив об увольнении Мухановой (“больной и расслабленный человек, типичный осколок отжившей буржуазной семьи и также недостаточно умный. Перевоспитанию не поддается”), приоткрыла подоплеку всей склоки:

И далее Елена Демьяновна дает Бурковой крайне негативную характеристику:

И это не все. Оказывается, Соколова считала, что наряду с необходимостью проверки лиц, фигурировавших в доносе, следует поставить вопрос

(но согласия на это от начальства не получила). Возможно, такое отношение зав. библиотекой к Бурковой и послужило одним из поводов для последующего ареста доносчицы вместе с теми, на кого она доносила.

10

Сведения, приведенные в доносах и полученные на допросах, живописуют нам во всей красе все прелести существования “бывших людей” в СССР 20–30‐х годов. Просто из‐за происхождения в категорию “бывших” попадали вполне молодые люди из поколения 20–30‐летних. Пытаясь вписаться в новую жизнь (а это прежде всего означало службу в советских учреждениях или труд на советских промпредприятиях), они постоянно находились под угрозой всевозможных “чисток соваппарата”. Особой свирепости эти чистки достигли ко времени окончательного разгрома партийных оппозиций в конце 1920‐х годов (и именно в 1929 году была сделана первая безуспешная попытка ликвидировать “дворянское гнездо” в Правительственной библиотеке с помощью анонимки и заметки в стенгазете “Зоркий глаз”). Чистки бывали как плановыми (с предварительным оповещением), так и внезапными, персональными (с участием так называемых летучих бригад и легкой кавалерии). Результат чистки зачастую невозможно было предсказать, зато последствия при неудачном исходе дела были хорошо известны – увольнение с работы вкупе с резким понижением социального статуса. Во многом чистки были нацелены на выявление “окопавшихся в соваппарате” лиц с “чуждым или подозрительным социальным происхождением”. А большинство “бывших” как раз вынуждены были скрывать те или иные биографические данные, но при необходимости заполнения множества анкет несложно было запутаться в выдуманных фактах или умолчаниях. Еще больше осложняло их положение расцветшее пышным цветом (и поощрявшееся сверху) доносительство, зачастую подпитывавшееся банальной завистью или ревностью. Получая приглашение на престижную и высокооплачиваемую работу, “бывший” человек всегда оказывался перед непростым выбором – чем “лакомее” была позиция, тем более пристального внимания к подробностям биографии можно было ожидать от отдела кадров и местных партийной и комсомольской ячеек. При поступлении на работу в столь важные учреждения, как, например, Кремль или Коминтерн, требовались рекомендации от членов ВКП(б), что предопределяло необходимость личных связей в среде коммунистов. Но и успешное поступление на службу отнюдь не гарантировало “бывших” от дальнейших неприятностей, а уж после убийства Кирова в конце 1934 года служба в престижных учреждениях стала для большинства из них серьезнейшим риском. До 1934 года способом защитить себя от катастрофического исхода чистки было превентивное увольнение с работы по собственному желанию, позволявшее хотя бы избежать клейма “классово чуждого элемента”. Подобным образом поступила и Екатерина Муханова, лишившись престижной работы в Кремле, дававшей ей существенные материальные привилегии. Но такой шаг, разумеется, не мог спасти от гибели человека, ставшего волею случая мишенью для органов государственной безопасности СССР.

11

Нина Розенфельд, урожденная Есаева. Сведений о ней немного, а те, что есть, исходят из чекистских источников. В краткой справке, предваряющей протоколы ее допросов, указаны следующие данные. Родилась в Тифлисе в 1886 году, армянка по национальности. Отец – Александр Есаев, был инженером-путейцем, беспартийным, служил в Управлении Средне-Азиатской дороги, умер в 1928 году. Мать – княжна Бебутова, к описываемому времени тоже умерла. О родителях Нины Александровны имеются лишь отрывочные сведения – например, на допросе 21 марта 1935 года секретарша Енукидзе Л. Минервина, показывая о том, как Н. А. Розенфельд в тяжелых жизненных ситуациях обращалась за помощью к Енукидзе, вспоминала: “Когда у нее была тяжело больна мать, она прибежала в слезах к Енукидзе просить его о врачебной помощи для матери, но его не застала. Тогда же она мне в разговоре о своей матери сообщила, что ее отец получает персональную пенсию” [78]. (При этом отметим, что все попытки назвать и Нину Александровну княжной Бебутовой или бывшей княжной Бебутовой были лишены смысла, так как княжеский титул не передавался по материнской линии.) Брат – Константин Александрович, 45 лет, преподаватель Промышленной академии в Москве, беспартийный, бывший офицер. Сын – Розенфельд, Борис Николаевич, 1908 года рождения, беспартийный, в 1927 году исключен из членов ВЛКСМ как троцкист, инженер, работник Московской теплоэлектроцентрали. Друг семьи Розенфельдов М. В. Корольков на допросе 11 марта 1935 года упомянул еще одного здравствовавшего на тот момент родственника Нины Розенфельд – некоего П. А. Бебутова, “бывшего князя”. Нет смысла гадать над тем, кто это такой, тем более что при перепечатке рукописного протокола допроса инициалы могли быть переданы неверно, как это произошло с инициалами брата Константина (например, в протоколе упомянутого выше допроса Королькова буква “К” превратилась в “Н”). Можно предположить, что Нина Александровна была побочным отпрыском знатного грузинского княжеского рода с армянскими корнями. Из протокола того же допроса узнаем, что Нина в 1907 году училась в Мюнхенской художественная школе Шимона Холлоши (в “студии Голлаши”, как на слух записал следователь). Неудивительно, что вскоре она вышла замуж за художника Николая Розенфельда – в 1908 или (если предположить, что сын Борис был рожден до брака) в 1909 году, как утверждал в показаниях от 27 марта 1935 года бывший муж второй жены Н. Б. Розенфельда Л. Е. Хосроев. Брак с Николаем Борисовичем распался в 1922 году.