Реагируя на донос Бурковой, заведующая библиотекой Е. Д. Соколова в объяснительной записке, адресованной заведующему Секретариатом Президиума ЦИК С. П. Терихову, дала Нине Розенфельд следующую характеристику:
Лживый и изворотливый человек. Старается всегда противодействовать и к этому же склоняет своих сторонников [79].
На допросе в НКВД, куда ее пригласили в качестве свидетеля, Елена Демьяновна повторила свою характеристику Н. А. Розенфельд (да и что другое могла она сказать следователю Кагану):
Я считала всегда, что Розенфельд мерзкий человек, лживый и изворотливый… Розенфельд не производила никогда впечатления советского человека, хотя у меня нет формальных данных обвинять ее в антисоветской деятельности… Я повторяю, что Розенфельд, насквозь лживый человек, при мне маскировалась под советского человека, но я лично внутренне представляла ее себе совершенно иной и ей не доверяла [80].
Но что же поделать, если этот нехороший человек, сокрушалась Соколова в объяснительной записке, а также многие другие сотрудники
работали в библиотеке задолго до моего прихода. А некоторые прибыли с аппаратом Правительства еще из Смольного [81].
Тут надо отметить, что из доноса Бурковой мы как раз и узнаем, что Нина Розенфельд и есть тот сотрудник, который “прибыл из Смольного”. Енукидзе же в письме Н. И. Ежову от 29 мая 1935 года упоминает Н. А. Розенфельд как “работавшую у нас еще с 1917 г.” [82].
Это последнее обстоятельство, а также трудность нахождения в Кремль работников со знанием 2–3‐х иностранных языков служило серьезным препятствием для снятия их с работы [83].
Так что до поры до времени Елене Демьяновне, как и М. Я. Презенту до нее, приходилось мириться с засильем “чуждых элементов”. На момент возникновения “кремлевского дела” Н. А. Розенфельд являлась одним из “ветеранов труда” в Правительственной библиотеке; вплоть до самого ареста она работала в должности старшего библиотекаря, занимаясь разбором иностранных книг и прессы (и, естественно, специальным их хранением). Но все же после ухода Екатерины Мухановой Соколова “созрела” и для увольнения Н. Розенфельд. В новой записке от января 1934 года, адресованной С. П. Терихову, она предлагает уволить Нину Александровну “как чуждого человека и не поддающегося влиянию”. Но (благодаря очередному вмешательству Енукидзе) вопрос с увольнением так и не был решен вплоть до ареста Н. А. Розенфельд по “кремлевскому делу”.
В Кремле Н. А. Розенфельд, по ее собственному утверждению, работала с 1918 года. На допросе 1 марта 1935 года она показала, что вначале была
делопроизводителем во ВЦИКе, а затем в ЦИКе Союза с 1918 по 1927 г., а с 1927 г. я перешла на работу в Правительственную библиотеку СССР и РСФСР, где и работала по день ареста в должности сперва библиотекаря, а затем старшего библиотекаря… [На работу в Кремль] меня рекомендовал Лев Борисович Каменев, с которым я была в родстве, – была замужем за его родным братом [84].
В библиотеку Н. А. Розенфельд решила устроиться, так как захотела сменить канцелярскую работу на более квалифицированную. Она обратилась с соответствующей просьбой к М. Я. Презенту, которого знала по совместной работе в ЦИК СССР. В библиотеке Н. А. Розенфельд ведала, как это ни странно для “дворянки” и “княжны”, спецхраном, что несомненно говорит о доверии к ней со стороны начальства. В последнее время вместе с недавно принятой в библиотеку сотрудницей А. П. Егоровой (женой начальника Школы имени ВЦИК, то есть кремлевского военного командного училища, курсанты которого несли охрану Кремля) Нина Александровна занималась регистрацией и каталогизированием книг и газет, подлежащих, согласно указанию Главлита, передаче на специальное хранение.
Вероятно, Нина Розенфельд была фавориткой Енукидзе, который знал ее с 1917 года. Неизвестно, были ли между ними интимные отношения, но если и были, то, скорее всего, к началу 30‐х годов сошли на нет. С 1933 года у Енукидзе появилась новая молодая фаворитка – Елена Юрьевна Раевская. Опытная Нина Александровна понимала, что враждовать с молодой соперницей бессмысленно, будет только хуже. Поэтому она агрессии по отношению к Раевской не проявляла, и это помогло ей сохранить добрые отношения с Авелем Сафроновичем. Как следует из показаний арестованной старшей библиотекарши П. И. Гордеевой на допросе 10 февраля 1935 года,
Розенфельд и Раевская афишировали свои близкие отношения с А. С. Енукидзе. Обе говорили мне и другим сотрудникам библиотеки, что он к ним хорошо относится и что они могут через него все устроить… Мне известно, что Енукидзе устроил Раевской комнату, Розенфельд получала у него же для своего сынка-троцкиста путевки на курорт [85].
Что касается настроений Н. А. Розенфельд после 1 декабря 1934 года, то некоторое представление об этом дают показания на следствии М. В. Королькова, друга семьи Розенфельдов. Понятно, что к таким сведениям нужно подходить с крайней осторожностью, так как все сказанное арестованным на допросе изрядно искажается при отражении в протоколе (из‐за применения следователем специфических формулировок и избирательной фиксации показаний). Однако в данном случае, думается, показания близки к истине. На допросе 14 марта 1935 года Корольков вспоминал:
Когда в печати был оглашен приговор по делу Каменева и Зиновьева, – Н. А. Розенфельд, Н. Б. Розенфельд и Борис Розенфельд выражали свою радость по поводу того, что Каменев был приговорен к заключению на 5 лет… Вспоминаю такой характерный штрих – Розенфельды выражали свое возмущение тем фактом, что согласно приговору суда у Каменева было конфисковано его имущество и, в частности, его библиотека… Н. А. Розенфельд до своего ареста в разговорах со мной выражала свое опасение, что ее арестуют, когда придут арестовывать Бориса. Вспоминаю эту ее фразу почти текстуально… Этот разговор у нас с нею был наедине [86].
Отметим, что Нина Александровна оказалась совершенно права.
Семнадцатого марта 1935 года Корольков дал новые показания:
…Н. А. Розенфельд говорила мне о том, что она могла бы использовать… яд стрихнин, который она достала пару лет тому назад. Этот яд она хранила у себя в комнате – в шкафу. Она говорила также (что было незадолго до ее ареста) о том, что она использует этот яд для себя в момент, когда ее будут арестовывать… Яд она достала года два тому назад [87].
Из последней цитаты нами изъяты все фрагменты, связанные с выдуманным чекистами сюжетом о намерении Нины Александровны отравить Сталина. Думается, что после этих купюр показание Королькова стало более точно отражать трагическую реальность: с момента ареста Каменева все его родственники, близкие и дальние, в одночасье стали заложниками режима. Ожидание расправы было поистине тяжелейшим испытанием.
До октября 1934 года Нина Александровна жила с сыном в 5‐м доме Советов (Романов переулок, недалеко от Кремля), а потом (получив от Енукидзе в качестве пособия 500 рублей) переехала в дом “Кремлевский работник” на Малой Никитской улице. Оттуда ее и увезли на Лубянку. Дату ареста Н. А. Розенфельд можно попытаться подтвердить документально. М. В. Корольков на допросе 14 марта 1935 года показал о том, что 30 января узнал об аресте Нины Александровны от ее бывшего мужа; вскоре и сам он был арестован – по‐видимому, в ночь на 1 февраля 1935 года. А вот муж Е. Ю. Раевской, С. П. Раевский, на допросе 21 марта 1935 года сообщил, что
