История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

С Уэймутским делом было связано еще одно обстоятельство, доставившее впоследствии немало хлопот парламентским комиссарам. На марше из Шерборна в Уэймут сэр Льюис Дайвс перехватил несколько писем, отправленных из Сомерсетшира Парламенту, и среди них -письмо Джона Пайна, состоятельного сомерсетширского джентльмена, к полковнику Эдуарду Попему, служившему тогда в парламентском флоте и близкому к партии индепендентов. В письме содержались злобные выпады против графа Эссекса и прочих сторонников мира, а также оскорбительные выражения по адресу самого короля. Сэр Льюис переслал его в Оксфорд одному из государственных секретарей, а тот - в Аксбридж парламентским комиссарам, после чего один из них, маркиз Гертфорд, отправил его копию графу Эссексу.

В частных беседах комиссаров обеих сторон по поводу этого письма (а некоторые из них по-прежнему общались между собой с большой откровенностью) выяснилось, что в Парламенте царят жестокие раздоры; что многие его члены хотят мира без каких-либо перемен в форме правления, но при условии освобождения их самих от ответственности за уже содеянное; что шотландцы будут настаивать на полной реформе церкви, но в остальном готовы уступить королю - однако есть и другая (весьма влиятельная в армии) партия, которая никогда не пойдет на мир, ибо твердо решила изменить не только церковный, но и государственный строй Англии. Из этих разговоров можно было также сделать вывод, что сами парламентские комиссары друг другу не доверяют, а сэр Генри Вен, Сент-Джон и Придо по сути шпионят за остальными, и хотя большинство комиссаров искренне хочет мира и готово принять его на любых условиях, никто из них не осмеливается открыто выражать свое несогласие даже с самыми непомерными требованиями Палат. Кроме того, имелись веские основания ожидать, что если даже король уступит в трех вопросах, которые уже стали предметами обсуждения на переговорах (религия, милиция, Ирландия), то Парламент, о чем свидетельствовали полученные комиссарами инструкции, все равно нисколько не смягчит другие свои требованиям именно: исключение из амнистии и предание суду самых преданных приверженцев короля в Англии, Шотландии и Ирландии и возмещение военных расходов за счет имущества прочих его сторонников, или так называемых «делинквентов». Эти требования Парламент держал в резерве на тот (маловероятный) случай, если король примет его предложения по первым трем пунктам.

Однажды вечером граф Пемброк явился к канцлеру Казначейства и беседовал с ним несколько часов, пытаясь убедить канцлера согласиться со всеми требованиями Палат. В Парламенте, сказал граф, заправляет ныне кучка мошенников и негодяев, каких свет не видывал, и если настоящие переговоры будут прерваны, то они устранят графа Эссекса с поста главнокомандующего и создадут такую армию, которая заставит короля и Парламент принять все их требования, после чего Англия превратится в республику. Если так, возразил канцлер Казначейства, то не пора ли лордам, которые пострадают из-за этих перемен не меньше, чем король, насторожиться? Граф не стал спорить и признался, что лорды ясно понимают, какую беду навлекли они на себя прежними своим действиями, и теперь искренне в них раскаиваются; однако, добавил он, если король согласится принять условия Парламента, пусть даже совершенно неразумные,то его уступки разрушат замыслы других порочных людей, граф Эссекс останется на своем посту, и уже вскоре по заключении мира лорды, твердо поддержав короля, возвратят ему все, от чего он теперь откажется, изгонят из Англии порочных людей и сделают Его Величество более могущественным, чем когда-либо прежде. Какими бы сумасбродными ни казались нам подобные речи ныне, по существу это было то самое, к чему комиссаров короля всерьез склоняли наиболее рассудительные из товарищей Пемброка; отсюда видно, насколько они тогда пали духом и утратили способность здраво мыслить.

Граф Нортумберленд, человек невероятно гордый, не мог, разумеется, желать уничтожения монархии и унижения знати, но, встретив в свое время холодный прием в Оксфорде и едва избегнув затем гнева Палат, он решил больше никогда не зависеть от короля и не раздражать Парламент.

Графы Пемброк и Солсбери не имели никакого влияния в Парламенте и стране, а потому их личные мнения и симпатии ничего не значили; к тому же их страх перед смутьянами был сильнее ненависти к ним, и они бы предпочли гибель короля и его потомства потере ими самими, соответственно, Уилтона и Хетфилда, заботу о сохранении каковых поместий графы считали верхом благоразумия.

Граф Денби, человек гораздо более даровитый, чем названные выше особы, с большей ясностью видел преступные замыслы партии, находившейся тогда у власти; однако тщеславная гордыня и сознание неблагодарности, которую выказал он по отношению к королю, не позволяли ему покинуть тех, с кем он так долго действовал заодно. Вдобавок, считая положение Его Величества совершенно безнадежным, Денби был уверен, что короля вынудят в конце концов принять условия еще худшие, нежели те, какие предлагали ему в Аксбридже. Подолгу беседуя с одним из королевским комиссаров, давним своим другом, Денби с сердечным сокрушением говорил о своей измене и заявлял, что охотно искупил бы прежние свои грехи и даже пожертвовал бы собственной жизнью, если бы только мог подобным поступком спасти короля - но поскольку это уже невозможно, отныне ему не остается ничего другого, как заботиться о собственной безопасности.

Комиссары, представлявшие Палату общин (кроме Вена, Сент-Джона и Придо) искренне желали мира, но, не доверяя друг другу, опасались открыто высказывать свои мысли и позволяли себе откровенность лишь в беседах со своими старыми приятелями из числа уполномоченных короля. К тому же недавние дебаты в Парламенте по поводу ордонанса о самоотречении, когда многие из тех, кто с самого начала смуты поддерживал графа Эссекса и выступал против его врагов, вдруг переменили фронт, привели сторонников мира в уныние и замешательство, и на их твердость уже нельзя было рассчитывать.

Голлис, откровеннее других выражавший свое возмущение действиями индепендентов и поддерживавший пресвитериан только потому, что с их помощью он надеялся остановить этих последних, предвидел, что многие из тех, кто теперь решительно выступает с ним заодно, в конце концов покинет его единственно по недостатку мужества (которого самому Голлису было не занимать). Для Уайтлока, чьи поместья находились на территории, занятой войсками Парламента, сама мысль о разорении была невыносима, и хотя в беседах с друзьями из числа королевских комиссаров он открыто выражал свою ненависть к господствовавшей в Парламенте партии, выступить против нее он не осмеливался. Перпойнт и Крю, отличавшиеся прежде умеренностью взглядов и всегдашним стремлением к миру, теперь ожесточились и на всех совещаниях в Аксбридже категорически требовали, чтобы король принял условия Парламента.

Некоторые из парламентских комиссаров, ясно понимая, что другая сторона никогда не согласится на условия, явным образом несовместимые с честью, совестью и безопасностью короля, все же пришли к выводу, что Его Величеству следует пойти на известные уступки в вопросе о милиции - хотя бы для того, чтобы продлить переговоры. Королевские комиссары, рассчитывая, со своей стороны, что таким образом удастся вызвать новые разногласия в Парламенте, отсрочить задуманную им реформу армии и дать Его Величеству еще немного времени для подготовки к предстоящей кампании, убедили короля позволить им сделать в Аксбридже следующее предложение: на семь или восемь лет начальство над милицией перейдет к комитету, половину которого назначает король, а другую - Парламент; по истечении же этого срока, когда взаимное недоверие исчезнет, власть над милицией вновь получит король. Но их усилия оказались тщетными, ибо Парламент не пожелал продлить переговоры даже на один день, а его комиссары в конце концов отвергли последнее предложение Его Величества о милиции. Переговоры таким образом завершились полным провалом (в чем каждая из сторон не преминула обвинить другую); уполномоченные Его Величества возвратились в Оксфорд, где король весьма любезно их принял и поблагодарил за труды.