Тут в повествование снова врывается Лохова и сообщает ряд сенсационных подробностей: пересказав изложенное в протоколе допроса, она вспоминает о письме Эптона Синклера Сталину от 26 октября 1931 года [929]. В письме Синклер напомнил Сталину, что финансирует фильм Сергея Эйзенштейна о Мексике, и рассказал, что работа над фильмом свела его с одним молодым человеком, отца которого, В. А. Данашевского, арестовало в СССР ОГПУ и приговорило к расстрелу с заменой на 10 лет ИТЛ. Синклер просил Сталина разобраться с делом Данашевского-старшего, выражая убежденность в том, что арест его ОГПУ является “жестокой ошибкой”. Через несколько дней Сталин набросал короткий ответ Синклеру, содержавший фразу: “Если настаиваете, могу походатайствовать перед нашим высшим органом власти об амнистии” [930]. Несколько нелестных слов припас вождь и для Эйзенштейна, которого советские власти вскоре поспешили объявить невозвращенцем. Несмотря на пренебрежительный тон ответа, Сталин сразу занялся делом Данашевского. По запросу вождя Г. Г. Ягода поручил подчиненным подготовить для него справку, из которой следовало, что Данашевского обвиняли во “вредительских” растратах при проектировании и строительстве новой кинофабрики “Совкино”, а также в “антисоветских высказываниях” [931]. По инициативе Сталина в начале 1932 года по делу Данашевского были приняты два решения Политбюро, в результате которых он вышел на свободу.
Эту рядовую, в сущности, историю Лохова переиначила на свой лад.
В октябре Синклер написал письмо Сталину с просьбой о помиловании одного русского, приговоренного к смертной казни… Сталин ответил быстро, у него сложилось впечатление, что Синклер как выдающийся, популярный социалист сможет помочь СССР, открыто встав на его сторону в маньчжурском кризисе. Раиса имела приказ связаться с Синклером, исходящий непосредственно от Сталина, что указывало на его личное непосредственное участие в задании. Сталин даже подчеркнул адрес Синклера в Пасадене, чтобы Раиса смогла его найти [932].
Действительно, адрес Синклера в письме был подчеркнут Сталиным, который даже сделал рядом приписку: “Адрес”. Но сделал он это отнюдь не для Раисы, а для своих подчиненных, которые отправили Синклеру ответ телеграфом. Сам адрес был отпечатан на личных бланках писателя, которыми тот пользовался для писем, и указывал лишь на “почтовый ящик” Синклера для корреспонденции; он никак не мог бы помочь Раисе разыскать писателя в Лос-Анджелесе (да и письмо Синклера, в котором Сталин подчеркнул адрес, осталось в сталинском архиве). О маньчжурском кризисе в ответе Сталина не было сказано ни слова. А для того, чтобы представить себе, что Сталин лично вникал в шпионские забавы Мельникова, нужно иметь очень богатое воображение. Тем более что сама Раиса, анализируя на следствии причины провала своей миссии в США, сетовала:
Я не должна была обращаться ни к помощи пастора, ни к помощи Синклера и тем более не должна была открывать им нелегальные цели моего прибытия на Западное побережье [933].
Разве стала бы она давать такие показания, если бы задание о встрече с Синклером исходило от самого Сталина!
Дальнейшие события развивались следующим образом:
Вскоре я перебралась в Сан-Франциско. От резидента Разведупра в Лос-Анджелесе я получила явку к некой Киппер, являвшейся женой члена американской компартии Нориса [934].
Вопреки указанному черным по белому в протоколе допроса Лохова утверждает в книге, что упомянутая в протоколе Киппер являлась “первой женой” видного члена КП США Морриса Чайлдса (Шиловского). Нечего и говорить, что проведенная ею идентификация “Нориса” как Морриса Чайлдса ничем не подтверждена (хотя полностью исключить тождественность Нориса и Морриса нельзя с учетом громадного количества ошибок и опечаток при фиксации фамилий в чекистских протоколах). Из официальной биографии Чайлдса известно лишь, что в 1962 году у него была жена Ева. С таинственной же Киппер, которую отчаявшаяся Раиса пыталась позже на следствии обвинить в своем провале, с самого начала сложились доверительные взаимоотношения. На ее адрес приходили адресованные Раисе личные письма из СССР. По просьбе Раисы Киппер была не прочь и нарушить закон, пытаясь достать метрические документы для Джой, чтобы выправить ей американский паспорт. Но и с этой задачей Раиса в итоге справиться не сумела.
Кроме того, резидент дал мне явку к представителю сан-францисской организации компартии, кличка его “Папаша”. Через “Папашу” я связалась с неким Капланом, затем с Силвермастером и, наконец, с неким Однером, выходцем из буржуазной семьи, участвовавшим в работе американской компартии [935].
Здесь под бойким пером Лоховой анонимный член сан-францисской организации компартии США с кличкой “Папаша” (или, по версии Лоховой, “father”) превращается в лидера всех американских коммунистов Эрла Браудера (тоже без всяких на то оснований). Жаль, конечно, что Лохова не дерзнула в подробностях описать встречу “Папаши” с “мамашей”… Что касается упомянутого выше Каплана, то, скорее всего, он действительно являлся “платящим партийные взносы” членом компартии США Ирвингом Капланом (по доступным материалам ФБР [936] тот и вправду с 1929 по 1934 год жил в Калифорнии, в частности в Сан-Франциско. Силвермастер – это Нэйтан Грегори Сильвермастер – будущий руководитель прокоммунистической шпионской группы. Кто такой Однер – нам пока неизвестно.
Вскоре я узнала, что я провалена… Я с Однером предполагала использовать для разведывательных целей одного бывшего белого. Однер по моему заданию имел ряд встреч с этим белым в целях его обработки. Однажды Однер мне сообщил, что белый передал ему, что его допрашивал майор американской контрразведки и интересовался Однером, а также женщиной, которая бывала у Однера на квартире, при этом полицейский назвал приметы, совпадающие с моими. Для меня стало очевидно, что полиции сделались известны мои отношения с Однером. В связи с этим я была вынуждена покинуть Сан-Франциско и выехать в Нью-Йорк [937].
Здесь Раиса слукавила, но потом совесть замучила ее, и ей пришлось во всем признаться на следующем допросе:
В протоколе допроса от 20 апреля я дала ложные показания. Я хочу сейчас это исправить… Дело было не так: в действительности майор контрразведки интересовался только Однером и не задавал никаких вопросов, которые касались бы меня… Эта ложь мне нужна была, чтобы доказать резиденту Разведупра в Москве, что меня необходимо отозвать в СССР, так как я провалена… Я уже показывала, что вся моя поездка с заданием наладить разведывательную работу против Японии на Западном побережье Америки являлась совершенно несерьезным предприятием. Это было мне ясно еще в Москве. Денег на работу я не получила. Конкретных указаний о том, что я должна делать и как я должна делать, – я также не имела. Приехав на Западное побережье Америки, я увидела безрезультатность своих попыток выполнить данное мне задание. Закордонный резидент Разведупра не мог решить этот вопрос самостоятельно. Что касается Москвы, то я была уверена, что меня из Америки не отзовут и предложат поехать в Японию [938].
В Японию Раисе ехать тем более не хотелось, и она решилась на хитрость и сымитировала собственный провал, чтобы добиться отзыва Москву, – поняла, наверное, что шпионские игры не для нее.
