Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

Теоретически Раиса могла быть знакома с Чернявским и до отъезда последнего в США – ведь они работали в одном учреждении и к тому же он мог посещать занятия английского языка вместе со студентами, намеченными для поездки в Америку. Но ни Чернявский, ни Беннет ничего об этом не показали. Вызванные на допрос в НКВД студенты тоже ни словом не обмолвились о том, что знали Чернявского еще в СССР по совместным занятиям на курсах английского языка.

Не забыла Раиса и про самокритику. Горько раскаиваясь в своей враждебности рабочему классу, она вспомнила такой эпизод:

Под конец первого допроса чекисты окончательно дожали Беннет. Обессиленная и морально сломленная, бывшая шпионка произнесла под протокольную запись:

121

На следующем допросе чекисты начали приводить показания Беннет в соответствие с показаниями Чернявского – не зря же они заставили того признаться в “троцкистской связи” с Раисой Соломоновной. Раиса назвала еще трех своих знакомых в дополнение к тем, на кого она донесла на первом допросе, – работников Разведупра Шахно Эпштейна и А. М. Арто, а также – наконец‐то! – некоего Раскина.

Надо заметить, что в 1933 году Людвиг Лоре под кличками “Лео” и “10” был привлечен к шпионской работе в пользу СССР резидентом ИНО и Разведупра В. Б. Маркиным и в течение четырех лет, как стали впоследствии подозревать его кураторы, морочил советским разведчикам голову, скармливая им за приличное вознаграждение не слишком достоверные “материалы госдепартамента”. Что же касается Раскина, то чекисты с радостью сообщили в примечании к протоколу допроса от 28 апреля, что тот, “по всем данным” [950], является тем самым Ряскиным, о котором показывал Чернявский. Этот неуловимый Раскин/Ряскин завербовал Чернявского, сообщали чекисты, и дал ему явку к Беннет.

Тут имеется маленькая неувязка. Чернявский на допросе 8 апреля 1935 года (то есть еще до ареста Беннет) показал буквально следующее:

Теперь же Беннет утверждала, что Раскина/Ряскина она знает с 1926 года по работе в Амторге, но с тех пор не видела. К тому же, перечисляя своих знакомых в Америке, она почему‐то не назвала никаких “американских троцкистов”. Вместо них в перечне ее американских знакомых фигурируют бывший коммунист инженер Фельдштейн и коммунист Вишняк, а также некая Тиля Шмелькина и дальний родственник дантист Мичел.

Чекисты, видимо, рассчитывали на дальнейшую работу с Беннет. Поэтому в протоколе второго допроса они постарались резюмировать все то, что уже было ими “установлено” в ходе следствия. От имени Беннет в текст протокола был внесен следующий пассаж:

Моя контрреволюционная деятельность, начавшаяся с 1931 г., была подготовлена еще в период моего пребывания в американской коммунистической партии. Еще в бытность в Америке я повторяла троцкистские перепевы о неудовлетворительности руководства ВКП(б). Значительное влияние на дальнейшее развитие моих троцкистских взглядов оказала встреча с активным троцкистом Перепелицей: в последующее время влияние Перепелицы и троцкиста Шепилова я чувствовала на себе через моего бывшего мужа Беннета, у которого в тот период были резкие контрреволюционные взгляды. В 1931 г. по вопросу о коллективизации я считала, что руководство ВКП(б) обнаружило полную несостоятельность при перестройке сельского хозяйства. Я считала, что в перегибах коллективизации виновен ЦК и в первую очередь Сталин. Я в контрреволюционных выражениях отзывалась о Сталине. По вопросу о партийном режиме я говорила в 1934 г., что в партии существует “режим из‐под палки”, приходила к выводу, что верхушка партии все решает, а партийная организация лишь штампует. Я считала, что такие важнейшие решения, как отмена карточной системы, изменение советской конституции, были приняты ЦК с грубейшим нарушением основ внутрипартийной демократии. В 1934 г. к моим другим контрреволюционным взглядам прибавился вопрос об издержках, связанных с проведением индустриализации. Я винила ЦК партии в излишних издержках при проведении индустриализации. Я считала, что это приводит к тяжелому материальному положению трудящихся… Я говорила, что лозунг партии об улучшении материального положения трудящихся в 2–3 раза не выполняется и что к концу второй пятилетки будут подтасованы цифры для того, чтобы показать якобы достигнутые успехи в этой области. Я признаю, что на протяжении последних лет моего пребывания в ВКП(б) я являлась двурушником и обманщиком партии и Советской власти, скрывавшим свои подлинные контрреволюционные взгляды и деятельность [952].

На вопрос о том, примыкала ли она к антипартийным группам, Беннет все же ответила отрицательно. Отказалась она признать и свою принадлежность к троцкистской контрреволюционной организации. Но следователи понимали, что она сломлена и получение от нее нужных признаний – всего лишь дело техники. Однако неожиданно следствие было свернуто – ничем иным невозможно объяснить, что Беннет не было задано ни одного вопроса о ее якобы имевших место многочисленных встречах с Чернявским в 1933–1935 годах, которые, по чекистскому сценарию, стали поводом для ее ареста. Если бы чекисты имели возможность завершить начатое ими “дело Беннет”, то Раису Соломоновну тоже ждало бы клеймо участницы террористической организации, готовившей убийство вождя, и обвинение по статье 58–8, 10 и 11 УК РСФСР. А так пришлось передать ее дело на Особое совещание, которое 14 июля 1935 года (отдельно от других фигурантов “кремлевского дела”) отмерило ей 5 лет лагерей. Отбывать срок Раису отправили в Соловецкое отделение Белбалтлага НКВД. Чекистская недоработка была исправлена спустя два года – на Раису завели новое дело, и 9 октября 1937 года Военная коллегия Верховного суда приговорила ее к расстрелу по статье 58 (пункты 8 и 11) как участницу контрреволюционной группы и террористку.