Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

Первого мужа Раисы, Юлия Беннета, ждал в СССР столь же трагический финал. Поводом для его ареста стал донос некой Мошковой – 4 апреля 1937 года та направила в ЦК ВКП(б) письмо, в котором сообщила о “гнусном заговоре” троцкистов на шахтах треста “Руда” в Кривом Роге. Будучи там в командировке, Мошкова якобы собрала материалы о заговоре и в июле 1934 года передала их чекисту Т. Ляпидусу; в числе прочего были переданы сведения о “связи главного инженера треста “Руда” Беннета с иностранцами в пределах СССР и в Германии”. “Переданный же мною материал, – писала Мошкова, демонстрируя явные признаки паранойи, – был Ляпидусом передан без всякого расследования в руки Беннета. Затем последовала попытка (со стороны Беннета) меня “ликвидировать”, помешал мой отъезд из Кривого Рога в Москву”. О письме доложили Сталину. Прочитав его, вождь нацарапал на первом листе: “Тов. Ежов – возможно, что путаное письмо Мошковой содержит кое‐какую правду. Пошлите от КПК человека к Мошковой плюс одного от НКВД и поручите обоим выяснить дело. Надо выяснить: кто такие… Ляпидус, Беннет… И. Сталин”. Письмо ушло наркому внутренних дел с копией Я. С. Агранову [953]. Юлий Беннет был расстрелян через 12 дней после Раисы – 21 октября 1937 года.

122

Как уже упоминалось, на допросе 19 марта 1935 года Михаил Чернявский, пытаясь облегчить свою участь, донес на целый ряд своих товарищей и сослуживцев. Среди лиц, попавших в тот раз в чекистский протокол, оказался давний знакомый Михаила – Матвей Николаевич Рябинин. Рябинин одно время занимал пост помощника, а затем заместителя начальника 3‐го, информационно-статистического, отдела Разведупра, в котором трудился Чернявский. Затем занял пост заместителя начальника 1‐го отдела (агентурной разведки). Чернявский был знаком с Рябининым с 1928 года, а виделся последний раз незадолго до ареста, в феврале 1935‐го. Под давлением чекистов он дал своему товарищу следующую характеристику:

Разговоры об “отсутствии внутрипартийной демократии” и “издержках индустриализации” считались визитной карточкой троцкиста. Чекисты не стали медлить с арестом Рябинина и взяли его в ночь с 23 на 24 марта 1935 года. Во время ареста он повел себя как не вполне советский человек и “допустил ряд контрреволюционных выпадов в отношении представителей советской власти” [955], явившихся для исполнения своих “представительских” функций к нему на квартиру, – что зафиксировано в протоколе допроса от 4 апреля. На допросе смущенный Рябинин вынужден был оправдываться:

Следователь Славатинский начал расспрашивать Рябинина о Чернявском – ведь надо было получить показания о “троцкизме” Михаила Кондратьевича. Рябинин отвечал, что всегда считал Чернявского “преданным соввласти командиром РККА и хорошим партийцем”, который “целиком отдавался работе в Разведупре”. Но следователя такой ответ, конечно, не устроил. И он спросил, не проявлял ли Чернявский “троцкистских настроений”. Рябинин ответил, что умышленно Чернявский этого делать не мог:

Из показаний Раисы Беннет мы знаем, что на описываемом собрании обсуждалось закрытое письмо ЦК об уроках убийства Кирова, и Чернявский заявил, что партия временно допускала пребывание в ней Зиновьева, Каменева и Троцкого так же, как ранее позволяла оставаться в правительстве левым эсерам. Из этого крайне наивного со всех сторон утверждения можно сделать вывод, что Рябинин не лгал: тем страннее выглядела общественная нагрузка Чернявского в виде руководства кружком партийного просвещения.

Следователь пытался поймать Рябинина на противоречиях, но Рябинин, защищаясь, заявил, что с Чернявским как с человеком, малоразвитым политически, на серьезные темы не дискутировал, объяснив малограмотность Чернявского в вопросах политики долгим отсутствием того в СССР. Следователь давил, утверждая, что Рябинин пытается скрыть свои и Чернявского троцкистские взгляды, – напомним, что у него имелись показания Чернявского о “контрреволюционных” высказываниях Рябинина. Славатинский потребовал показаний о впечатлениях Чернявского в связи с поездкой в Америку.

Понятно, что все эти разговоры происходили за хорошей выпивкой, что впоследствии подтвердила на допросе супруга Рябинина:

Постепенно приближался Славатинский к достижению нужной цели. Последовали вопросы про отношение Чернявского к индустриализации и коллективизации, и Рябинин вынужден был подтвердить, что в этих вопросах проявлялись “троцкистские установки” Михаила Кондратьевича, который‐де “противопоставлял Советскому Союзу Америку” [960]. После этого следователь резюмировал, что Чернявский является “предателем и двурушником”, и Рябинин подтвердил, оговорившись, что пришел к этому выводу “в процессе следствия”. Но чекисты очень не любили эту формулировку (в которой содержался намек на фальсификацию показаний и принуждение), и следователь тут же обвинил подследственного во лжи, заявив, что Рябинину было известно о двурушничестве Чернявского задолго до ареста. И Рябинин не выдержал давления.