История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Обо всем этом было принято столь твердое решение, что король уже прибыл на берег Северна близ Чипстоу, где его ожидали корабли и куда на встречу с ним явился из Бристоля принц Руперт, весьма довольный принятым (хотя и без его участия) планом. Но тут обнаружилось новое препятствие, в очередной раз порожденное злосчастными раздорами среди придворных. Особам, недолюбливавшим принца Руперта и вызывавшим неприязнь у него, было невыносимо думать, что король окажется в полной его власти. Сам же Руперт отнюдь не настаивал на осуществлении Его Величеством замысла, который хотя и пользовался его, принца, одобрением, однако не был следствием его советов и возможный успех коего не мог бы по этой причине быть поставлен ему в заслугу. Король выказал в тот момент чрезмерную нерешительность, в итоге план действий снова переменили, и Его Величество двинулся в Кардифф, где уже вскоре узнал о потере Бриджуотера — после чего люди, отговорившие его от отплытия в Бристоль, обрадовались и возгордились, вообразив себя мудрыми советниками. В действительности, однако, даже тогда целесообразнее было бы держаться первоначального плана, ведь ничто не мешало королю отправиться в Эксетер и присоединиться к своим войскам, что создало бы для него гораздо лучшее положение, нежели те обстоятельства, в которых оказался он впоследствии. Впрочем, падение Бриджуотера, в неприступности которого короля успели убедить, не могло не произвести на него сильнейшего впечатления: король пришел к мысли, что его предали, и уже не знал, кому он может теперь доверять. В самом деле, событие это потрясло всех, к тому же здесь нельзя было отговариваться слабостью укреплений, якобы недостаточных для отпора столь грозной армии: город имел чрезвычайно удобное для обороны местоположение; то же, чего не получил он в этом отношении от природы, можно было восполнить необходимыми фортификациями; комендант его занимал свою должность более трех лет, получал все затребованные им средства и не раз уверял короля, что Бриджуотер устоит; а значит, ему не могло быть никакого оправдания после того, как город, способный продержаться самое меньшее неделю против сколь угодно сильной армии, капитулировал и оказался в руках Ферфакса еще до истечения этого срока.

Вовсе неудивительно, что этот громадный успех врага сломил дух многих сторонников короля и даже поверг их в отчаяние — по-настоящему странным кажется здесь то, что он мог кому-либо внушить надежду на мир. И, однако, пустая эта фантазия оказала столь пагубное влияние, что большинство людей, в уверенности, что предложение о переговорах будет принято и в конечном счете приведет к миру, перестали делать то, что было в их силах, для подготовки к борьбе с дерзким и могущественным неприятелем. Каждый был до такой степени убежден в своей правоте в этом вопросе, что утратил способность воспринимать любые разумные возражения. Комиссары всех графств — то есть самые родовитые джентльмены, безусловно преданные Его Величеству люди, которые, по расчетам короля, и должны были побуждать простой народ идти к нему на службу, — столь твердо держались этого мнения, что вместе со своими единомышленниками из числа офицеров начали плести интриги и искать средства к осуществлению подобных планов. Слишком многие из них уже устали честно исполнять свой долг (или же чувствовали сильнейший стыд оттого, что никогда этого не делали) и теперь уверяли окружающих, что хотят мира ничуть не меньше, чем остальные. Распространившись чрезвычайно широко, это настроение охватило даже принца Руперта, который послал свое мнение на сей счет герцогу Ричмонду, дабы тот познакомил с ним короля, и Его Величество воспользовался случаем, чтобы собственной рукой написать принцу нижеследующее письмо, выразившее его душу с такой живостью, с какой не могло бы это сделать иное перо, и достойное того, чтобы стать известным потомкам — как важная часть портрета этого превосходного человека, чей подлинный облик нередко подвергался искажениям в поддельных или неудачных копиях. Вот его полный текст.

Племянник,

Поводом к следующему ниже послужило ваше письмо, которое показал мне вчера вечером герцог Ричмонд. Во-первых, хочу вас уверить: я всегда старался и впредь буду стараться извещать вас о моих решениях тотчас же по их принятии; и если я велел хранить молчание о том, что не было тайной, то здесь нет моей вины, ибо я полагал, что это являлось тайной, и, я убежден, должно было оставаться тайной до сих пор. Что до мнения о моих делах и ваших советов на сей счет, то вы были бы вполне правы, если бы я вел борьбу не в защиту своей религии, своей короны и своих друзей. Обращаясь к вам исключительно как к солдату или государственному человеку, я признаю, что единственно вероятным исходом остается теперь моя гибель, но как христианину я должен вам сказать, что Бог не допустит торжества мятежников и поражения Своего святого дела; и какие бы кары ни было угодно Господу на меня обрушить, ничто не заставит меня возроптать, а тем более — отказаться от борьбы, каковую, по милости Божией, я твердо решил продолжать, чего бы это мне ни стоило, ибо я знаю, что совесть и честь не велят мне отступаться от Божьего дела, причинять ущерб моим преемникам и бросать моих друзей. Это правда: я не могу тешить себя надеждой на иной успех, кроме возможности окончить свои дни с честью и с чистой совестью, что обязывает меня по-прежнему прилагать усилия в борьбе и, не впадая в отчаяние, верить, что в надлежащее время Бог отмстит врагам Своего дела. Я, однако, вынужден со всей откровенностью сказать своим друзьям: тот, кто останется со мной теперь, должен решиться и быть готовым либо умереть за правое дело, либо, что еще горше, жить, храня ему верность, в самом жалком и несчастном положении, в какое только сможет его поставить злобная ярость дерзких мятежников. Честно и беспристрастно описав вам нынешние мои обстоятельства и ясно уведомив вас о моих твердых решениях, каковые, с Божьей помощью, я никогда не изменю, ибо принял их не вдруг и не в порыве легкомыслия, я настоятельно прошу вас не слушать никаких речей о переговорах. Уверяю вас: как бы тяжело мне сейчас ни было, я ни на йоту не отступлю от предложений, сделанных от моего имени в Аксбридже; хотя, должно признать, если бы Парламент внял тогда доводам разума, это сочли бы истинным чудом — ничуть не меньшим, чем то обстоятельство, что всего за месяц мое положение могло измениться и стать таким, каким было оно накануне битвы при Незби. А потому, ради Бога, не будем обольщаться пустыми химерами; поверьте мне: одна мысль, что вы желаете вступить в переговоры, ускорит мою гибель. И если вы меня любите, то — что бы ни делали вы до сих пор — отныне сообразуйте свои речи с моими решениями и планами. Что касается ирландцев, уверяю вас: им не удастся меня обмануть, хотя они могут в конце концов перехитрить самих себя, ибо, и вы можете в этом не сомневаться, я не намерен даровать ирландским мятежникам того, в чем отказал английским, так как доверяю подобным людям (к какой бы нации они ни принадлежали) лишь постольку, поскольку могу судить о них по их действиям. Вскоре я направлю Ормонду послание, которое наверняка удовлетворит и вас, и всех честных людей; копию с него вы получите при первой же удобной возможности. Наконец, твердо знайте: я не стал бы утруждать ни себя, ни вас настоящим письмом, если бы не питал к вам глубокого уважения и не был вполне уверен в ваших дружеских чувствах к вашему дяде.

Когда король прибыл в Кардифф, его встретили известием о том, что шотландская армия обложила Герифорд, и что если осаду не удастся снять в течение месяца, город непременно попадет в руки неприятеля. Не существовало лучшего средства этому воспрепятствовать, нежели отдать распоряжение шерифам соседних уэльских графств созвать у себя posse commitatus: королю внушили надежду, что подобная мера даст ему для предстоящего похода достаточное число пехотинцев, которые, присоединившись к его кавалерии, смогут затем предпринять против шотландцев самые решительные действия. Но вскоре обнаружилось, что мера эта возбудила дух непокорства, обуздать который было теперь непросто, ибо недовольные джентльмены уэльских графств, собрав на законных основаниях народ, не преминули напомнить своим землякам о несправедливостях и обидах, которые претерпели они по вине генерала Джерарда, и о жестоких поборах, которые уже легли на них невыносимым бременем, а в будущем, если Джерард сохранит свои полномочия, станут, вне всякого сомнения, еще тяжелее. Таким образом, вместо того, чтобы предоставить королю солдат для похода, джентльмены представили ему длинный список жалоб и, пока их самих не избавят о всех перечисленных в нем зол, не желали ничего предпринимать для избавления Герифорда от осады. Всего этого они домогались весьма решительно, а собранные ими толпы народа, числом никак не менее четырех тысяч человек, много дней подряд упорно отказывались расходиться — пока, можно сказать, не принудили короля сделать то, чего они всего настойчивее требовали, а именно лишить генерала Джерарда всякой власти над ними. На его место тут же назначили лорда Астли, к которому местные жители были чрезвычайно расположены и чьи приказы выполняли впоследствии так строго, насколько этого вообще можно было ожидать в смутное время раздоров, несогласий и беспрестанных неудач.