Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

Как видим, Сталин не стал морочить французу голову всеми хитросплетениями “кремлевского дела” – да и глупо, наверное, было бы рассказывать о врагах с партийными билетами, орудовавших в комендатуре Кремля. К тому же никто из работников комендатуры Кремля так и не признался в подготовке теракта. Поэтому вождь выбрал самую сенсационную составляющую дела, которая хорошо запоминалась и производила наиболее сильное впечатление. Видимо, в этот момент и решилась окончательно судьба обвиняемых. Сталин, несомненно любуясь собой, решил пока что оставить большинство из них в живых. 10 июля 1935 года опросом членов Политбюро было принято следующее решение:

В этот день Ягода и Вышинский как раз были у Сталина в кабинете на совещании [1095].

Что удивительно, это решение Политбюро тоже было впоследствии скорректировано, и в итоге расстреляли еще одного обвиняемого – Алексея Синелобова. Представляется, что кроме Сталина никто не мог отдать такое распоряжение – вряд ли Ягода, имея на руках решение высшего партийного органа, осмелился бы действовать самостоятельно.

В рамках первоначального предложения Ягоды от 12 мая 1935 года предполагалось судить на Военной коллегии Верховного суда СССР 27 человек, перечисленных поименно. Теперь этот список расширили до тридцати человек и слегка видоизменили. Поскольку все это делалось уже после окончания следствия, данная корректировка в очередной раз демонстрирует всю дутость “кремлевского дела”, по результатам которого можно было тасовать обвиняемых как карточную колоду, произвольно меняя степень их “вины”. Например, первоначально дела работников комендатуры Кремля И. П. Лукьянова, И. Е. Павлова, П. Ф. Полякова предлагалось рассматривать на Особом совещании, а “молодежь” в лице Д. С. Азбеля, Л. Я. Нехамкина, В. Г. Белова, племянника Каменева Бориса Розенфельда, а также библиотекаршу А. Ф. Шарапову, друга семьи Розенфельд Л. Е. Хосроева и подругу Е. К. Мухановой Л. И. Перельштейн предать суду Военной коллегии. В списке лиц, подлежавших суду Военной коллегии, от 12 мая также первоначально отсутствовали уборщица А. Е. Авдеева, телефонистка М. Д. Кочетова, библиотекарша А. И. Конова, муж Надежды Скаловой Л. А. Воронов, “белогвардеец” С. А. Руднев и секретарь Енукидзе Л. Н. Минервина, которую Сталин сперва вообще собирался отпустить.

133

Спустя несколько дней после решения Политбюро к делу подключились работники прокуратуры и вслед за чекистами стали предъявлять подследственным постановления о привлечении их в качестве обвиняемых. Лёна Раевская, например, была 14 июля 1935 года вызвана на допрос, где такое постановление предъявил ей следователь Прокуратуры СССР по важнейшим делам Л. Р. Шейнин. Постановление гласило:

Еще раз напомним, что п. 58–8 предусматривал наказание за терроризм, а п. 58–11 – за организационную контрреволюционную деятельность. Наказание могло быть применено в диапазоне от расстрела до тюремного заключения на срок не менее трех лет.

В задачу следователя прокуратуры, допущенного до “надзора” за делами, ведущимися НКВД, входил также опрос обвиняемых перед судом. Формально это требовалось для того, чтобы работник прокуратуры мог определить, достаточно ли оснований для утверждения обвинительного заключения и предания обвиняемого суду. На практике же эта процедура являлась пустой формальностью и нередко использовалась следователями и прокурорами для оказания дополнительного давления на обвиняемого с целью исключить его отказ от показаний во время суда.

Из справки прокуратуры и КГБ СССР по “кремлевскому делу” известно, например, что с Е. К. Мухановой перед судом беседовали начальник СПО ГУГБ Г. А. Молчанов и прокурор СССР А. Я. Вышинский, угрожая ей расстрелом за отказ на суде от данных на следствии показаний [1097].

На Лёну Раевскую, судя по протоколу ее допроса следователем Шейниным, такого давления не оказывали. Поэтому она виновной себя (в терроризме и организационной деятельности) не признала, хотя и созналась в не менее тяжком преступлении: “Я говорила, с кем, не помню, о том, что Кремль хорошо охраняется и террористы туда не смогут проникнуть. Говорила я об этом с Егоровой, Эмсин, Синелобовой” (и вообще в целом подтвердила показания, данные на следствии, постаравшись исправить некоторые “неточности”, допущенные при их протоколировании следователями). Зато отвергла показания Н. А. Розенфельд об ее участии в “контрреволюционной группе в библиотеке” (эти показания были получены следствием еще 1 марта 1935 года), показания П. И. Гордеевой о будто бы присущих ей антисоветских настроениях и злорадстве по поводу убийства Кирова (от 10 февраля и 1 марта соответственно) и показания Коновой, касающиеся ее участия в разговоре об убийстве Сталиным своей жены (от 7 марта). Отрицала она и показания К. И. Синелобовой о том, что она якобы спрашивала ее, где живет Сталин, и говорила, будто бы Киров был убит на личной почве (о Сталине – от 10 февраля, о Кирове, если показания и были, то Сталину и Ежову не направлялись). Также отрицала, что будто бы слышала антисоветские разговоры между своими отцом и мужем. Об этих разговорах показал Сергей Раевский на допросе 21 марта, причем он утверждал, что Лёна при них не присутствовала. Факт этих разговоров вынужден был подтвердить и Ю. Д. Урусов на допросе 25 апреля. Однако Шейнина не волновали эти отрицания – ведь чекисты “установили” вину Лёны на основе показаний не только Н. А. Розенфельд, но и Е. К. Мухановой и Н. И. Бураго. Кроме того, Шейнин зафиксировал в протоколе заявление Лёны, что отношения с лицами, давшими против нее показания, у нее были “хорошие, как и со всеми”, – ведь это формально исключало возможность оговора со стороны данных лиц. Лёна утверждала: “Объяснить, почему Муханова, Гордеева, Конова и Синелобова характеризуют меня как антисоветского человека, я не могу”, – и высказывала предположение, что это связано с ее дворянским происхождением [1098].

134

Двадцать второго июля 1935 года на подготовительном заседании Военной коллегии Верховного суда было оформлено решение провести судебный процесс над тридцатью обвиняемыми в закрытом порядке, “без участия сторон обвинения и защиты и без вызова свидетелей” [1099], то есть в порядке, установленном постановлением Президиума ЦИК СССР от 1 декабря 1934 года. В тот же день этим обвиняемым раздали обвинительное заключение. Остальные обвиняемые по “кремлевскому делу”, в количестве 78 человек (с учетом того, что М. Я. Презент умер, М. М. Михайлов таинственно исчез, а Б. Б. Вахтин, И. М. Покатиловский и И. Ф. Неверов были осуждены ранее), дела которых подлежали рассмотрению Особым совещанием при НКВД, никакого обвинительного заключения, разумеется, не увидели. Да большинство из них, скорее всего, и не знали, что связанный с каждым из них эпизод следствия является лишь малой частью единого целого.