Правильно ли утверждение т. Енукидзе, что все работники Кремля проверялись через ГПУ? Формально такая проверка как будто была установлена, а фактически на деле это обстояло не так. Работников принимали с “последующей проверкой”. Это значит, что сперва они принимают на работу такого работника, месяц, два, полгода, а то и больше он работает, а в это время его проверяют. И это называется “последующей проверкой”, причем данные “последующей проверки” никем во внимание не принимались [1078].
Привел Ежов какие‐то малоубедительные примеры, когда отвод, данный чекистами, не принимался во внимание комендантом Кремля. И резюмировал:
Как же вы, т. Енукидзе, ссылаетесь здесь на ГПУ, что оно обязано было всех работников Кремля проверять. Чепуха это. Во-первых, вы сами установили порядок “последующей проверки”, а во‐вторых, все указания ГПУ вы неизменно игнорировали [1079].
Пора было делать выводы, и Ежов назвал выступление Енукидзе на пленуме “позорным”, а самого Авеля Сафроновича предсказуемо обвинил в том, что тот
сознательно не хочет понять тех обвинений, которые здесь ему предъявлялись, сознательно не хочет политически оценить факты, которые здесь приводились [1080].
Разгорячившись, Ежов пригвоздил Енукидзе к позорному столбу:
Всю эту сволочь, которая засела в Кремле, вы изо дня в день поддерживали, всячески защищали, оказывали им материальную помощь, создали обстановку, при которой эти отъявленные контрреволюционеры, террористы чувствовали себя в Кремле как дома, чувствовали себя хозяевами положения [1081].
Его опять занесло, и, уже произнеся слова вслух, он сообразил, что про “сволочь, которая засела в Кремле”, он неудачно выразился. Пришлось срочно уточнять про “отъявленных контрреволюционеров, террористов”. И в окончательном тексте стенограммы заменить эту “сволочь” на “белогвардейскую мразь”.
Зловеще прозвучал пассаж о наказании, которому теперь мог подвергнуться любой коммунист.
Когда мы ставили здесь вопрос о вине Енукидзе, мы должны были учесть и другое. Вы помните, что, когда при расследовании дела убийства т. Кирова выяснились отдельные упущения Медведя, потеря им бдительности, – мы судили Медведя. Он осужден на 5 лет заключения в концентрационный лагерь. А что, разве меньше заслуг он имел перед партией, чем Енукидзе? Едва ли он намного моложе Енукидзе и как член партии, а мы его судили, судили и других неплохих людей [1082].
Очередную сказанную Ежовым глупость о том, как “судили неплохих людей”, тоже пришлось убирать из официальной стенограммы [1083].
Окончание выступления Ежова целиком укладывалось в партийный канон – Енукидзе должен был не предстать невинной жертвой, а понести заслуженное наказание:
Пленум примет такое решение, которое еще больше закалит ряды партии и позволит до конца выкорчевать ту политическую слепоту, моральное и политическое разложение и гнилой либерализм, которым, к сожалению, как мы видели на примере Енукидзе, страдают еще очень многие коммунисты [1084].
На следующий день, 7 июня, на очередном заседании пленума состоялось голосование по вопросу о Енукидзе. Ежов предложил резолюцию, состоящую из двух пунктов:
1. Одобрить мероприятия контрольных органов по проверке и улучшению служебного аппарата Секретариата ЦИК Союза ССР.
2. За политико-бытовое разложение бывшего секретаря ЦИК СССР А. Енукидзе вывести из состава ЦК ВКП(б) и исключить из рядов ВКП(б) [1085].
Председательствующий на заседании Молотов предложил проголосовать, и члены ЦК выразили свое единогласное одобрение. Еще повезло Енукидзе, что не арестовали и не отдали под суд, как бывшего начальника ленинградского УНКВД Медведя! Впрочем, эту недоработку через два года исправят.
131
После пленума началась проработка принятых там решений на партийных активах по всей стране. Выступления разъехавшихся по своим вотчинам членов ЦК печатались в газетах. Однако никакой конкретики по делу Енукидзе обнародовано, разумеется, не было. Пожалуй, наиболее откровенно высказался С. В. Косиор, выступая на собрании киевского партактива 13 июня 1935 года:
При обсуждении второго вопроса всех нас охватило огромное возмущение такими “коммунистами”, как Енукидзе, которые, по существу, помогали классовому врагу, которые открывали ему двери в наш дом. Еще у всех нас свежо в памяти убийство тов. Кирова злодеями-зиновьевцами… В связи с мерзким убийством тов. Кирова вскрылась вся контрреволюционная роль Зиновьева и Каменева, этих, как уж теперь выяснилось, не только вдохновителей гнусного убийства, а и фактических его организаторов. Теперь из тех материалов, которые мы имели в связи с делом Енукидзе, для всех нас совершенно ясно, что и Зиновьев, и Каменев были не только вдохновителями тех, кто стрелял в тов. Кирова. Они были прямыми организаторами этого убийства. Они действовали в полном согласии с контрреволюционером Троцким… Между ним и открытыми белогвардейцами уже давно исчезла всякая разница. Из подлого убийства тов. Кирова все коммунисты должны были сделать для себя определенные выводы, должны были усилить свою большевистскую бдительность в отношении классового врага, который не останавливается даже перед террором. Но оказались такие “коммунисты”, как бывший секретарь ЦИК СССР Енукидзе, который не только не сделал из этого никаких выводов, а, наоборот, целиком попал в лапы классового врага, был орудием в его руках. Поставленный партией на исключительно ответственный пост, он не оправдал доверия партии, допустил засорение служебного аппарата Секретариата ЦИК СССР враждебными, контрреволюционными элементами. Он все время поддерживал эти классово враждебные элементы, помогал им и их родственникам и знакомым. Енукидзе настолько потерял элементарные качества большевика, что, несмотря на неоднократные предупреждения его со стороны некоторых товарищей, продолжал оказывать поддержку заклятым классовым врагам. Враги в своих целях использовывали его имя и свою связь с ним. На Пленуме ЦК Енукидзе ссылался на свою доброту ко всем. Но, товарищи, доброта к открытому классовому врагу – это измена партии. Для нас теперь совершенно ясно, что ничего большевистского у Енукидзе не осталось. Этот “коммунист” не мог не видеть классовых врагов, но у него не оказалось самой элементарной революционной бдительности, которая должна быть не только у каждого члена партии, но даже у каждого рабочего. Пленум ЦК ВКП(б), исходя из всего этого, вывел Енукидзе из состава ЦК и исключил его из партии [1086].
Не обошлось и без “плохого завхоза”:
Даже на самом Пленуме Енукидзе выступал не как большевик, а как обыватель, как “плохой завхоз”. На Пленуме он наиболее ярко проявил себя как человек, который ничего большевистского уже давно не имеет, который ничего общего не имеет с нашей партией [1087].
И Косиор, ссылаясь на Сталина и его “теорию обострения классовой борьбы”, призвал всех членов партии к бдительности. Однако понять, в чем именно заключалось “дело Енукидзе”, из его выступления все равно было нельзя.
Прочитав в “Правде” это выступление, Г. Е. Зиновьев, ожидавший на Лубянке этапа в Верхнеуральск, впал в прострацию. Отчет о партактиве появился в газете лишь 22 июня, и в этот же день Зиновьев записал в своем тюремном дневнике, предназначенном, впрочем, для читателя из ЦК:
