135
Закрытые заседания Военной коллегии Верховного суда, посвященные “кремлевскому делу”, проходили в Москве 25, 26 и 27 июля 1935 года. Процесс был трудоемким – большое количество подсудимых, из рук вон плохо “подготовленных” чекистами. Стенограмма судебных заседаний хранится в ЦА ФСБ, опубликованы лишь небольшие фрагменты ее, предоставленные для ознакомления родственникам Лёны Раевской. Один из фрагментов представляет собой допрос Лёны на судебном заседании 25 июля, а второй – ее последнее слово. Из этих фрагментов видно, что при таком уровне подготовки дела открытый процесс был бы с треском провален. Но на закрытых заседаниях полное отсутствие доказательств и нестыковки следствия не имели большого значения.
Приведем фрагменты целиком:
Председатель: Подсудимая Раевская, вы знаете, в чем вас обвиняют? Признаете себя виновной?
Раевская: Нет.
Председатель: Ни в чем?
Раевская: Ни в чем.
Председатель: Вы, состоя на работе в Кремле, принимали участие в а[нти]с[оветских] разговорах, в разговорах, направленных против руководителя сов[етской] власти и партии?
Раевская: Я сама лично никогда не распространяла таких слухов, но от других слышала.
Председатель: На допросе 8/II вам был задан такой вопрос: “Вы систематически участвовали в клеветнических разговорах, направленных против руководства ВКП(б). Признаете вы это?” И ваш ответ – “Да, признаю”. Далее вы показываете, что в 1934 г. Синелобова вела гнусные разговоры в отношении т. Сталина. Вы принимали участие в этих разговорах?
Раевская: Я их слышала.
Председатель: Поддерживали и распространяли дальше?
Раевская: Нет, не распространяла.
Председатель: Вы слушали и поддакивали?
Раевская: Насчет убийства т. Кирова я ничего не могу сказать, потому что этот разговор был до получения нами правительственного сообщения.
Председатель: И вы распускали легенду о том, что Киров убит Николаевым по личным мотивам?
Раевская: Нет, не распускала. Я слышала это от Жашковой до получения нами правительственного сообщения.
Председатель: А дальше вы передали кому‐нибудь?
Раевская: Нет, никому не передавала, а в отношении тов. Сталина мне говорила Синелобова. Я ей сказала, что это не может быть, и на этом разговор был закончен [1100].
Пока что все вопросы касаются разговоров, но вот председательствующий В. В. Ульрих пытается перейти к “террористическим намерениям” – ведь судят‐то по п. 58–8.
Председатель: Вы интересовались у ряда сотрудников, где живет т. Сталин, какова охрана Кремля, каковы маршруты прохождения по Кремлю и т. д.? Такие вопросы сами задавали?
Раевская: Сама не задавала.
Председатель: Даже в тех местах, где вы показывали, что вы эти вопросы задавали, вы это отрицаете.
Раевская: Не задавала.
Председатель: Вы говорили, что задавали это из простого любопытства. Я спрашиваю не о причинах фактов, а о самих фактах.
Раевская: Я не знаю, какие есть показания других обо мне, но я просто не помню, чтобы я спрашивала, возможно, что я что‐нибудь и спрашивала.
Председатель: Синелобову вы спрашивали, где живет тов. Сталин и другие члены правительства?
Раевская: Нет, не спрашивала, а она мне сама рассказала и в отношении тов. Сталина.
Председатель: Спрашивали ли вы кого‐нибудь относительно порядка охраны отдельных членов правительства?
Раевская: Никого не спрашивала.
Председатель: На допросе от 14 июля вы заявили: “Я говорила, с кем, не помню, о том, что Кремль хорошо охраняется, террористы туда проникнуть не могут. Говорила об этом с Егоровой и Синелобовой, других не помню”.
Раевская: Это было действительно.
Ульрих нащупал точку, в которую надо бить.
Председатель: Как этот разговор начался и в связи с чем?
Раевская: Это было 2 декабря, на др[угой] день после убийства тов. Кирова. А в связи с чем это было. Это было так: сотрудница Эмсин сказала, что в Ленинграде было легко попасть в Смольный к членам правительства, а я просто высказала свое мнение.
Председатель: Но злорадствовали в этом разговоре по поводу того, что убит т. Киров, и в связи с этим сказали, что в Кремле это сделать труднее.
Раевская: Отрицаю.
Раевская отрицает, а Ульриху и возразить нечем – доказательств‐то нет. Но кого это волнует, если процесс закрытый, а меры наказания уже определены.
Председатель: В показаниях Жашковой указано, что вы сообщили, что вскоре будет открыт вход в Кремль через Троицкие ворота?
Раевская: Такой разговор был.
Председатель: В связи с чем этот разговор произошел, почему вы знали, что будет изменение?
Раевская: Мне сказал тов. Енукидзе. Как‐то он шел вместе со мной на службу и сказал, что “здесь коридор и нет никакого кругозора”. Это я сказала Жашковой [1101].
Ульрих переходит к “организационной деятельности”, так как в обвинительном заключении фигурирует п. 58–11.
Председатель: Есть показания Розенфельд, что вы состояли членом к[онтр]р[еволюционной] группировки. Вы отрицаете это?
Раевская: Отрицаю. Я о существовании к[онтр]р[еволюционной] группы услышала только тогда, когда мне было предъявлено обвинение.
Председатель: Кроме показаний Розенфельд о вашем участии в к[онтр]р[еволюционной] группировке, имеется ряд показаний, которые рисуют вас как а[нти]с[оветски] настроенную.
Раевская: Это не может быть, это неверно. Чьи это показания? [1102]
Да Ульрих и сам уже не помнит. Запомнишь тут, когда 30 человек подсудимых!
Председатель: Вы отрицаете показания Розенфельд, что вы состояли членом к[онтр]р[еволюционной] организации? Вы скрывали до последнего времени ваше социальное происхождение и ваше прошлое? [1103]
Ульрих резко меняет тематику вопросов, не давая подсудимой возможности ответить, пытаясь ее запутать.
Раевская: Никогда не скрывала.
Председатель: На допросе 30 января на вопрос: “Почему вы скрыли ваше происхождение”, – вы ответили: “Я действительно в предъявленной мне анкете не указала о своем дворянском происхождении”.
Раевская: Да, это все верно.
Председатель: Что верно, что вы скрывали?
Раевская: Что я не написала в анкете при поступлении на работу, что я дворянского происхождения, а писала, что я дочь служащего, но лицам, которые меня принимали на работу, было известно, что я дворянского происхождения и что я княжна.
Председатель: В анкете вы скрыли это.
Раевская: Но администрация знала, когда меня принимали на работу, что я дворянка и княжна.
Председатель: Почему же вы в анкете скрыли?
Раевская: Я всегда писала, что я дочь служащего, потому что мне было неудобно перед окружающими [1104].
Да, это чувство неудобства отражено даже в литературе тех лет. “Что вы скажете, узнав, что Средиземский – бывший граф?”
Председатель: Вы же показали, что сделали это потому, что забыли, а теперь говорите, что потому, что было неприятно перед окружающими.
Раевская: Анкету, которую я заполняла, мне принес секретарь библиотеки. Мне было неприятно, я знала, что администрация знает, кто я. И все [1105].
Типичный прием – поселить в подсудимом чувство вины и, отталкиваясь от него, добиться признания.
Председатель: Я оглашаю ваши показания от 8 февраля с[его] г[ода]. Здесь вы признали себя виновной в распространении клеветнических разговоров. Теперь вы заявляете, что этих разговоров не было. Эти разговоры велись, может быть, о смерти тов. Аллилуевой? [1106]
