История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Король, как уже говорилось выше, находился тогда в постоянном движении, что не позволило гонцу, посланному к нему членами Совета, едва им стало известно о решении короля касательно отъезда принца во Францию, быстро доставить соответствующее письмо. А потому дальнейшие указания Его Величества они получили лишь в середине октября, когда тот же курьер привез лорду Колпепперу следующее письмо:

Я просмотрел и обдумал ваши депеши, но пока вам придется удовольствоваться конечными решениями без их обоснований, отыскивать каковые я предоставляю вам самим. Лорд Горинг со своей кавалерией должен прорываться к Оксфорду, а затем искать меня, выступив туда, где, по его разумению, я могу в тот момент находиться; наиболее же вероятным местом, как я теперь полагаю, будет район Ньюарка. Но еще более, а вернее, абсолютно необходимо, чтобы принц — самым удобным образом, в величайшей тайне и со всевозможной поспешностью — был перевезен во Францию, где его матери, и только ей одной, следует иметь о нем попечение во всем, кроме дел религии, каковые по-прежнему должны оставаться в ведении епископа Солсберийского. Ручаюсь, что его мать подчинится этому решению, о котором я сообщу ей следующим письмом. Засим остаюсь вашим преданнейшим другом,

Хотя письмо это было написано после потери Бристоля, к моменту его получения положение западных графств еще не считалось совершенно безнадежным, и лорды Совета твердо решили, что особа принца никогда не должна подвергаться риску быть внезапно захваченной мятежниками, однако увозить принца за пределы владений короля следует лишь в случае явной и очевидной необходимости, если возникнет прямая угроза его безопасности. Ведь даже простое предположение о возможности отъезда принца лорд Горинг и другие люди уже успели сделать предметом злонамеренных слухов, чем привели народ в величайшее уныние; и советники ясно понимали, что подобная мера неминуемо повлечет за собой потерю всего запада, гибель полевой армии и гарнизонов (не говоря уже о том, что преждевременная попытка увезти принца могла бы завершиться провалом), а потому решили, что король оправдает их и не обвинит в нарушении долга, если они сохранят за собой возможность повиноваться ему в будущем, не исполнив его волю тотчас же — тем более, что генерал Горинг не счел разумным подчиниться посланному ему тогда же приказу выступить на соединение с королем, не посоветовался с Его Высочеством на сей счет и даже не сообщил о получении подобного приказа; однако Его Высочество дал знать Горингу, что он будет чрезвычайно доволен, если тот прорвется со своей кавалерией к королю (что Горинг мог бы сделать).

Между тем неприятель, достигнув Тивертона, не спешил продвигаться на запад от Эксетера, но занимался укреплением усадеб с восточной стороны города, чему королевская армия нимало не препятствовала: лорд Горинг по своему обыкновению предавался веселым кутежам между Эксетером, Тотнесом и Дартмутом, а в самом Эксетере совершенно открыто говорили, что он намерен оставить армию и вскорости удалиться на континент, а генерал-лейтенант Портер решил перейти на сторону Парламента — говорили задолго до того, как о решении Горинга уехать во Францию принц хоть что-то узнал от самого генерала. 20 ноября его светлость написал из Эксетера принцу письмо (переданное через лорда Уэнтворта), в котором объявил, что неприятель и его светлость уже расположились на зимних квартирах (между тем как неприятель был как никогда деятелен), а потому он, Горинг, просит Его Высочество разрешить ему провести некоторое время во Франции ради поправления здоровья; Горинг также намекнул, что этой поездкой он надеется оказать Его Высочеству некую важную услугу, и выразил желание, чтобы вся армия оставалась под начальством лорда Уэнтворта вплоть до его возвращения, каковое состоится через два месяца (тогда как еще за две недели перед тем он писал, что лорд Уэнтворт готов получать приказы от лорда Гоптона). Отправив с этим письмом лорда Уэнтворта к принцу в Труро и не дожидаясь согласия или разрешения Его Высочества, Горинг в тот же день отбыл в Дартмут, где оставался не дольше, чем потребовалось ему, чтобы устроить переезд во Францию, куда он и отплыл с первым попутным ветром. А в это самое время генерал-лейтенант Портер отказался исполнять свои обязанности и успел получить от неприятеля несколько писем и посланий, а также пропуск для поездки в Лондон. Узнав об этом, генерал Горинг подписал приказ о взимании с графства двухсот фунтов для покрытия его расходов. Лорд же Уэнтворт, находившийся тогда в Труро, доверительно сообщил одному из своих близких друзей, что Горинг не намерен возвращаться ни в армию, ни в Англию, но возложил на него поручение удерживать кавалерию от участия в каких-либо боях, пока он, Горинг, не получит от Парламента разрешение отправить ее на службу какому-нибудь иноземному государю, что станет для офицеров-кавалеристов великой удачей. Впоследствии, уже в Лон-стоне, генерал-майор говорил, что не понимает истинных замыслов лорда Горинга, ведь накануне отъезда тот строго наказывал офицерам беречь свои полки, ибо он надеется выхлопотать дозволение на перевозку их за море — но уже спустя несколько дней по прибытии в Париж Горинг послал в Англию капитана Порриджа с поручением забрать всех его верховых и боевых лошадей, которые он будто бы должен кому-то подарить во Франции, хотя в то же самое время он уверял своих друзей, что скоро вернется с солдатами и оружием (чему после истории с лошадьми уже не верили).

С того времени, как генерал Горинг впервые обосновался на западе, народ отзывался о нем не слишком почтительно, особенно корнуолльцы, которых он в высшей степени неразумно восстановил против себя бесконечными издевками и оскорбительным пренебрежением. Так, устраивая под Таунтоном смотры своей пехоте, Горинг имел привычку хлопать по плечу какого-нибудь ирландца или одного из прибывших из Ирландии солдат (людей, несомненно хороших) и говорить ему при всех, что он стоит десяти корнуолльских трусов; а ведь эти самые корнуолльцы составляли тогда большую часть его армии, с ними были связаны все его надежды на будущие успехи, и многие из них имели основания думать о себе, что они ни в чем не уступают любым другим людям, находившимся на королевской службе. Когда же Горинг покинул армию и уехал во Францию, говорить о нем стали с еще большей вольностью. Утверждали, что он с самого начала находился в сговоре с мятежниками и, бесполезно истощив и израсходовав все посланные ему припасы, оставил теперь свою вконец разнуздавшуюся и ненавистную всем армию на милость врага — а также жителей графства, имевших гораздо больше, чем неприятель, справедливых оснований для гнева, а потому и менее склонных к милости. Потерю Уэймута — в виду его армии, после того, как город уже находился в его руках, и в условиях, когда ему принадлежало единоличное командование — ставили в связь со злосчастной стычкой у Петбертон-бриджа, когда два его отряда, исполняя полученные от него приказы, вступили в бой друг с другом, а неприятель преспокойно отступил и укрылся за своими укреплениями. Вспоминали, как своими дикими бесчинствами он сознательно возбуждал бешеную злобу местного населения; как он вредил ленгпортскому гарнизону и довел его до распада; как отнимал провиант у других гарнизонов; как он всячески обхаживал дубинщиков; как (заявив вначале, что враг будет у него в руках уже через шесть дней) простоял со всей своей армией под Таунтоном целых шесть недель; как в это самое время он позволял неприятелю доставлять в осажденный город (который он грозился заморить голодом за несколько дней), через расположение собственных войск, огромное количество продовольствия, а своему брату Портеру — тайно встречаться и беседовать со старшими офицерами мятежников; как во время сидения под Таунтоном он пренебрегал нуждами своей пехоты, отчего свыше двух тысяч человек разбежалось. Внезапное нападение на его главную квартиру, произведенное неприятелем средь бела дня накануне ленгпортского конфуза (за что ни единый человек не был призван к ответу), а также полный разгром армии под Ленгпортом и беспорядочное ее бегство причисляли к самым позорным из когда-либо случившихся поражений, объясняя их постыдной бездеятельностью командующего. Указывали, что и прежде, в затруднительных обстоятельствах или в случаях, требовавших серьезного обсуждения, он никогда не созывал военный совет, чтобы обдумать необходимые меры; что же до последнего, ленгпортского, дела, то он тогда находился так далеко от поля боя, что, в панике примчавшись в Бриджуотер, объявил о потере всей пехоты и артиллерии, которые в действительности были спасены — исключительно благодаря заботе и усердию лорда Уэнтворта и сэра Джозефа Уэгстаффа. Говорили о неслыханном равнодушии, с которым относился он к собственной армии по ее отходе в Бриджуотер, так что из трех или четырех тысяч солдат, которыми, по признанию самого же Горинга, располагал он после ленгпортского дела (а если он не преуменьшил свои потери, то их должно было быть гораздо больше), уже через шестнадцать дней не осталось и тысячи трехсот человек; да и впоследствии он сам не вернул под свои знамена ни единого бойца, подкрепления же получал исключительно усилиями и властью принца. Наконец, эти люди вспоминали, как, находясь в Девоншире с начала июля, со времени своего отступления из Ленгпорта, и до конца октября, когда он отбыл во Францию — иначе говоря, целых пять месяцев — и располагая армией из более чем четырех тысяч кавалерии и пехоты, Горинг только тем и занимался, что разорял графство, настраивая девонширцев против короля и его дела, не предприняв ни единой попытки дать бой неприятелю или хотя бы выступить ему навстречу — а за это время, ведя правильные осады, мятежники успели овладеть Бриджуотером, Шерборном, Бристолем и многими другими важными крепостями.